ОТКРЫТИЕ ПЕРСОНАЛЬНОЙ ВЫСТАВКИ ХУДОЖНИКА

ГЕОРГИЯ ЗЕРНИЦКОГО

"ОНИ"

16 мая 2011

Считает себя дилетантом, рисует чудаков, на которых держится весь мир. Без чудаков было бы в мире скучно. Пишет  уже лет 30.

Писал странных людей в виде кукол. Выставляется в основном в Риге, Тарту. Создает проекты, когда кукольники по эскизу мастера делают игрушки.

Мама и папа художника не знают как относиться к себе на картинах Зерницкого, потому что автор не показывает родным, стесняется.

Искусствоведы считают, что нет художников, которые пишут в этом стиле, а значит это стиль ЗЕРНИЦКОГО.

 

 

Георгий Зерницкий: «Грусть всегда многозначна...»

Удивительный народец обитает в странном, как бы и не рижском дворе стоит только шагнуть несколько в сторону от шумной городской магистрали. Он смотрит на тебя множеством пар глаз чуть вопрошающих, чуть удивленных с трех стен небольшой комнаты. Четвертая стена распахнута окном на листья каштана и липы, на гроздья рябины. Контрастом природной живости и цвета они оттеняют особость мира, в который ты попал. Здесь на полотнах, тесно прижавшихся друг к другу бок о бок, сверху, снизу, живут персонажи художника Георгия Зерницкого. Это их общее с ним жилище, их мастерская. Их пристанище.

По лесенкам в небо

Нельзя сказать, что эти персонажи не повидали свет. Доводилось им составлять компанию своему художнику в квартирах и попросторнее. А уж что касается выставочных залов, как говорится, сам Бог велел. Так что привыкли они путешествовать, плотно упакованные, хоть до галерей Старой Риги, хоть и через границу. Но вот что удивительно: ни в одном самом шикарном интерьере, ни на одной, хоть и самой престижной, выставке они не смотрятся столь сильно и выразительно, как в этой уютной теснотище.

Те, кто изображен на этих картинах, и похожи и не похожи на нас. Не то чтобы слеплены из другого теста. Но их, кажется, вовсе не коснулся многовековой слой цивилизации. В том смысле, в каком он может искажать лица, предлагая толстокожесть в обмен на выживание.

Потому, возможно, нет на картинах точных примет из какого они века, эти необычные люди, из каких мест. Они не вчерашние и не сегодняшние, но вполне могут быть и вчерашними и сегодняшними. И одежда на них не привязана конкретно ни к чему такому. И мир вокруг них легкий и невесомый. Он позволяет им парить над землей.

Почему и зачем их мир таков, знает только сам художник.

Я просто создаю своим персонажам такое окружение, в котором им легко существовать. Я предлагаю им качели, лесенки, зонтики, окна… И придаю им состояние невесомости. Нравится мне, когда эти люди на канатиках или с крылышками у меня многие летают. И без крылышек просто летают. Вот парит мальчик. А вот ангел. Но ангелу на землю нельзя прилетать тут же повяжут.

Мне понадобилось невероятно много времени, чтобы прийти к тому, к чему пришел. Если бы я мог сказать, что я нигде не учился, я бы с удовольствием это сделал. Потому что все, чему я учился, практически мне мало что дало для того, чем занимаюсь.

Я окончил технический вуз, учился нехотя, плохо, вылетал, переходил в другой, а зачем переходил черт его знает. Упрямство, что ли, или, может быть, кому-то что-то доказать, себе доказать сам не понимаю. И к тому, что сейчас делаю, пришел очень поздно. Мой друг из тех друзей, что бывают лишь раз в жизни, сейчас его уже нет на свете, он однажды объявил: «В Академии художеств есть вечернее дизайнерское отделение это твой шанс!» А мне было уже достаточно много лет, около сорока, я успел поработать в заводском конструкторском бюро и конструктором, и дизайнером, и рекламой занимался. И я решил круто все поменять.

Можно сказать, сел в последний поезд. Теперь те, кому близко то, что я делаю, говорят: вот и прекрасно, что ты поздно пришел. Ты пришел сложившимся человеком со своим видением и потому нашел свои образы, стиль, твой почерк узнаваем.

Конечно, невероятное везение найти себя. Вот у меня на картине человек. Он голый, потому что ни одна одежда в мире ему не может подойти кроме единственной костюма Пьеро. Но этот костюм не на нем, а рядом, потому что, может быть, он всю жизнь делал не то, занимался не тем, даже не ведая, что его призвание вот оно.

Судьба в клюве птицы

Незащищенность и стойкость нежданно-негаданно слились в этих человечках. Кажется, что при всей своей наивной открытости они все знают про нашу жизнь. И достаточно мудры, чтобы в ней не участвовать.

Жизнь, которая меня окружает, мне в целом малоинтересна. И я своим персонажам ее не навязываю, может быть, уберегаю их. Конечно, я мог бы изобразить какие-то детали, какие-то места города… Я Ригу очень люблю. И все же если на картине фоном проглядывают очертания дома, то и он не конкретен. Дело не в самой Риге просто современность мне не интересна.

Где-то очень глубоко во мне живут в целости и сохранности образы послевоенной Риги. И они внезапно проявляются в работе. Вот на картине мальчик. Скачет на палочке с лошадиной головой. Это, конечно же, я сам, но игрушки такой у меня не было. У меня вообще почти не было игрушек, и о такой лошади я, возможно, мечтал. Но что гораздо существенней в окружении мальчика присутствует птица с прямоугольничком бумаги в клюве. А это очень сильное впечатление детства.

Однажды я увидел старика с птицей и ящиком, в котором была масса нарезанных билетиков. Ходили тогда по рынкам «продавцы счастья» за плату птица вытягивала бумажку, а в ней было все про твою судьбу. Мне было страшно интересно не то, что именно вытягивает птица, а весь этот процесс: как он идет, как останавливается, как клюв выхватывает очередное предсказание судьбы. Такое маленькое театральное действо, мини-спектакль.

Возможно, с тех пор у меня к птицам особое отношение. И у моих персонажей тоже. Они могут позволить птицам свить гнездо прямо на голове. Или вообще укрыть ими голову. Я почти не рисую собак, кошек, а вот птичек очень часто. В них есть что-то легкое, трепетное.

Другое воспоминание детства тоже дало мне и сюжет и героев картины. В те послевоенные годы часто по дворам ходили люди с музыкальными инструментами. Одна такая пара приходила к нам во двор. Женщина пела зычным голосом, а ее спутник аккомпанировал ей на скрипке. Со всех этажей им бросали монетки.

Не знаю, рисовал ли я тогда это все или нет. Помнится, я шел по улице с мамой, и нам встретилась ее приятельница. Она была с сынишкой постарше меня, лет шести. Он нес пачку своих рисунков. И мальчик, и его мама очень гордились этими рисунками, он стал нам их показывать. А там летят самолетики, воздушные бои, танки идут в наступление, ну, в общем, такой юный баталист. И моя мама меня спрашивает: а ты можешь так? Я что-то пробубнил, не помню. Может быть, даже сказал, что не могу.

И кстати сказать, я до сих пор не умею рисовать самолетики. Когда меня просят дети, внук просит нарисовать самолет, для меня это проблема и я говорю: давай я лучше нарисую тебе зайчика. В конце концов от зайчика у меня получаются только длинные уши, а все остальное от человечка.

Хокку для подготовишек

С друзьями трудно. Это продукт очень ценный друзья. Я растерял своих жизненных попутчиков. Всех практически. Да, есть дочери, которых я нежно люблю, внуки, сестра. Приятели, коллеги.

Прошлой зимой я вел студию в Пушкинском лицее. Вот, кто мне оказался интересен: эти мальчики и девочки. У них очень легкая энергетика. В отличие от частных уроков, где из меня просто энергию выкачивают. Скажем, ребенку семь-восемь лет, заниматься ему не хочется, но этого хочет его мама, тогда у меня такой расход энергии! А в лицее хорошо, потому что это не принудиловка.

Я приносил им вещи со следами времени какую-нибудь старую мамину сумочку, к ней лайковые перчатки, еще что-то, пару туфель например. А вокруг этого можно вообразить что угодно. Мы разговаривали, фантазировали, потом они рисовали. Это был диалог, от которого я сам очень много получал.

Масса рисунков у меня осталась от работы с подготовительной группой в Пурвциемской гимназии. Это такое чудо, когда забегала вся эта шумная толпа пятилеток-шестилеток и глаза у них широко открыты на все новое. Вот им я приносил стихи. Читал им японские трехстишия хокку. Меня потрясает, как филигранно умеют японские поэты создавать целую объемную картину всего в трех строчках.

И вот я им читал:

Странник! Это слово

Станет именем моим.

Потом у них, как всегда перепад, пауза и:

Первый дождь осенний…

Я спросил: «Что бы вы мне могли нарисовать?» И они нарисовали. Как-то совершенно по-разному и здорово. Конечно, первые две строчки для подготовленных ребят. А последняя прямое попадание: мокрые листья… зонтики…

В свое время была издана такая книжка о ней много говорили, она называлась: «Дети пишут Богу». Это небольшая книжка, в которой собраны ответы детей на вопросы: что бы ты хотел спросить у Бога, попросить у него или рассказать ему. Я иллюстрировал книжку и использовал характер и тон этих детских рисунков.

Дети на зависть свободный народ. Как часто чувствуешь необходимость раскрепоститься, выйти из рамок условностей. Кураж! Требуется эдакий кураж. Вытворить что-то, одеться эксцентрично, что ли, ну там огромное пальто, шарф до головы замотать, не знаю. Не для того, чтобы просто покуражиться, а чтобы снять напряжение. Вдруг раз! и освободиться, и начать все снова и по-новому. Но каждый раз что-то мешает. Не то чтобы стесняюсь, но каждый раз что-то мешает. Не хватает внутренней свободы.

Однако этой внутренней свободой вы одарили своих персонажей. Иначе как бы они могли легко воспарить над обыденностью? Но что настораживает: почему у ваших человечков не проскальзывает ни тени улыбки? Ни у кого?

Потому что веселье, оно однозначно. А грусть… Грусть всегда многозначна.

(мАТЕРИАЛ ИЗ ЖУРНАЛА "лЮБЛЮ"