ЮРИЙ КАСЯНИЧ

 САУНА

 За пыльным окном московской квартиры неторопливо и уверенно прибывал утренний свет. 

На карнизе лениво шуршали блеклые, отсыревшие за ночь воробьи. Свет попадал в комнату сквозь крупные ячейки тюля, похожего на

рыболовную сеть, все острее обозначая детали обстановки - так инженер по свету во время спектакля, постепенно перемещая движок реостата, неспешно

обнажает утлы декорации, поначалу растворенные в сумраке сцены.

 На подоконнике, напоминая осьминога, голодно прилипшего к стеклу аквариума, произрастал жирный самоуверенный куст алоэ. Трюмо перестало

казаться сомнительным мерцающим призраком и отразило ореховую громаду шкафа, тускло светясь пожилой амальгамой. В углу, рядом с абрикосовой

полусферой модного торшера, стояла новая полированная кровать.

 На кровати, среди складок голубого с розовыми цветочками пододеяльника, спала женщина. Ее не очень красивое, отмеченное годами лицо

с тонкими полукружиями выщипанных бровей, обесцвеченными помадой губами и 

усталой от частой гримировки кожей еще пребывало во власти сна. Но оно уже приобрело то жалобное выражение, которое возникает, когда сон покидает

тело. Протяжно зевнув, женщина проснулась. Звали ее Марина Полубоярова.

Она работала актрисой в не очень популярном среди столичных снобов театре, который поэтому относительно легко был доступен для транзитников. 

Марина приподнялась на локте, потянулась. Раздался треск разрываемой ткани. 

Марина вздрогнула, окончательно проснулась и стала ощупывать ночную сорочку, ища разрыв.

 Вдруг она резко сбросила одеяло, ступнями нашарила на полу теплые с

опушкой из оленьего меха комнатные тапочки и, путаясь в длинной сорочке, помчалась на кухню.

 Ей почудилось, что в кухне течет вода.

 В последнее время ей часто казалось, что она слышит шелестящий звук воды, змеино текущей из крана. Но всякий раз, влетая в кухню, она

обнаруживала, что все в порядке. Она сокрушенно глядела на молчащий кран, а потом начинала опасливо ходить по квартире, подозрительно осматривая

углы.

 Вот и сейчас всполошилась зря. "Галлюцинации... Наверно, с ума схожу, - равнодушно подумала Марина. - Одиночество способствует".

 После бурного и короткого, как летняя гроза, брака с Сергеем Молчановым, и особенно после внезапной смерти дочери - чудесной веселой

Машки - от перитонита, Марина твердо решила жить одна. Прохладные романы, недолгие, как альпийское лето, не задевали ее сердца. "Не вымирать же", -

усмехалась она.

 В коридоре она взглянула в зеркало и что-то странное почудилось ей в отражении. Она приблизилась к зеркалу и внимательно вгляделась в него.

Там, за гладкой прохладной поверхностью, за ее собственным отражением, в неясной дымке, ей вдруг увиделась немолодая женщина, сидящая в

кресле-качалке у камина и греющая руки у огня. Видение длилось какой-то миг, потом оно стало растворяться, как мираж, в потустороннем тумане -

сначала погас камин, блики ушли с лица той женщины и черты ее стали неразличимы, потом она исчезла, и в зеркале отразились серо-голубые обои,

которыми были оклеены стены в прихожей.

 Марина в отчаянии подумала: "В самом деле, что это со мной происходит?" Она подняла подбородок, придирчиво осмотрела кожу на шее и

осталась довольна. У нее были не очень крупные, но выразительные серые глаза, которые при хорошем макияже выручали во время кинопроб.

 Она положила ладони на затылок, запустила пальцы в свои пышные каштановые волосы и высоко подняла их над головой.

 Подчинившись какому-то внутреннему импульсу, ее губы произнесли:

 - Со всем земным покончила я счеты и уповаю, что ничьей должницей покину этот мир.

 Марина вслушалась в слова, и страх коснулся ее души. Это были слова из трагедии Шиллера "Мария Стюарт".

 Марине лишь дважды привелось выступить в этой роли. Главному что-то "не показалось" - он считал, что все должны играть так же, как их

премьерша Сыромятникова, на которой для него свет клином сошелся, - и Марину снова задвинули. Она не протестовала - не имея званий, не имеешь

права на капризы. "Видно, не судьба, - думала она, - а, может, я действительно бездарность".

 Сейчас она снова подумала об этом и даже не заметила, как истаяла гордая сила, только что изменившая ее лицо.

 Расчесав волосы массажной щеткой, Марина сказала:

 - Что хорошо, то хорошо, но галлюцинации - это плохо. Нужна профилактика. Холодный душ. Бег трусцой. Аутотренинг. 

 Она набросила на плечи махровый халат, взгляд ее упал на папку со сценарием. Эту папку она обнаружила в почтовом ящике неделю назад. Ни

имени автора сценария, ни сопроводительных слов. Кто-то ее провоцировал или разыгрывал.

 Вначале Марина не прикасалась к сценарию, демонстративно бросив его на столик в коридоре, но через день любопытство взяло верх - Марина уже

пережила искушение кинематографом, в конце концов, есть неплохие кинороли, и что там строить из себя пуританку от театра?

 В сценарии герой - Карамышев - после двадцатилетнего супружества встречает возлюбленную юности Елену. Его охватывает юношеская острота

ощущений, он мечется, тайком летает в город, где живет она. Им удается провести несколько дней во время отпуска вместе. Черное море. Она безумно

одинока, но оттаивает, верит в воскрешение любви. А семья рушится: дочь уходит из дома и под знаменем осуждения отца решает проблемы личной жизни,

жена, страшась разрыва, становится слепоглухонемой. Обмолвившись об этом по телефону, он приводит Елену в ярость. Она вызывает его и устраивает над

ним суд. Карамышев уничтоженно убегает, улетает, прилетает и встречает в аэропорту свою жену, ждущую его возвращения.

 Провокатором оказался кинорежиссер Николай Буров. Марина снималась у него в фильме "Игра вслепую". Получился глуповатый детективчик, критики

упражнялись в иронии, зрители писали нехорошие письма, да и Марина в роли скупщицы золота выглядела весьма бледно.

 - Ну, как чтиво? - Буров позвонил через два дня.

 - Так, значит, это твоя работа? Форменный террористический акт. Я же говорила, что с кино завязано. А ты анонимно вламываешься... - Марина

изображала недовольство.

 - ...и предлагаю главную роль, - ответил он голосом нашкодившего пацана, который уверен, что наказание миновало.

 - Ну-у, - протянула Марина.

 - Согласна?

 - А пробы? - давая понять, что согласна, спросила Марина.

 - Значит, согласна. Ты идешь без проб. Все-таки мы...

 - Глаз вон, - Марина не любила вспоминать об их интрижке.

 "Без проб!" - Марина ликовала. Она ненавидела их.

 - Ты должна быть красивой. Классика на голове, элегантная простота и шарм, ну в общем, Вера Богдановна поколдует, - увлеченно вещал Буров. - А

начало будет такое - толпа, гололед, он идет, погруженный в свой серый быт, снимаем черно-белым, потом видит ее, то есть тебя, тут переходим в

цвет. Вначале не узнает, ты эффектна, он засматривается, узнает, окликает, скользит по льду, падает, встает - тебя, то есть ее, нет. Снова -

черно-белым. И потом - титры.

 - Это уже где-то было, - сказала Марина.

 - Ерунда, - отмахнулся Николай.

 Марина с удовольствием повторила слова Бурова: "Ты эффектна..." и зажмурилась. Ей вдруг захотелось очутиться на съемочной площадке,

окунуться в суету и неразбериху кино.

 Она поставила на газ чайник, вернулась в комнату. Из серванта достала изящную кобальтовую чашку от недобитого сервиза, серебряную сахарницу,

банку растворимого кофе, подкатила плетеный столик на колесиках к мягкому креслу и взяла в руки сценарий.

 Она прочла кульминационную сцену, где Елена рассказывает Карамышеву о ребенке, о его ребенке, которого не родила, и о том, что из-за этого

больше не могла иметь детей. Получалась сцена высочайшего коммунально-драматического накала, во время которой несколько миллионов

кинозрителей смогут пустить слезу. Марина усмехнулась, и, подняв голову, наткнулась взглядом на фотографию улыбающейся Машки. Все ее ироническое

настроение пропало, и опять тихонько заболело сердце. Как она выжила тогда? Как тянуло ее тогда броситься вниз, с эстакады, когда она шла из

больницы! В ее ушах непрерывно стоял плач дочери, она все время пыталась вспомнить, как Машка смеялась, и не могла, и принималась плакать сама, а

слез уже не было, она только постанывала, как после большого глотка ледяной воды.

 Свист чайника прервал ее воспоминания. Она пошла на кухню.

 Вернувшись, Марина насыпала кофе в чашку и, поискав взглядом, не обнаружила сахарницу.

 Она испуганно откинулась в кресле и прошептала:

 - Бермудский треугольник. Жемчужина исчезла, летняя кофточка испарилась. Какая-то мистика. И вот опять... Может, квартиру поменять?

 Она вспомнила, как недавно потеряла солнечные очки. Собственно, не потеряла - они пропали. Марина отчетливо помнила, что пришла после

репетиции, положила очки на стол, побежала к зазвонившему телефону, а

когда вернулась - их не было. Поиски были безрезультатны.

 Перегнувшись через ручку кресла, она замерла от неожиданности: на 

полу стояла сахарница. Марина протянула к ней руку, потом отдернула, словно боясь удара током, но, помедлив минуту, все же взяла. Дрожащей

рукой размешала кофе и сахар, потом налила кипятку, еще помешала - и опять принялась листать сценарий, стараясь не думать о пропажах.

 Вдруг из прихожей совершенно ясно донесся слабый вздох:

 - Ма-ма!

 - Машка! - не помня себя, вскрикнула Марина и, задыхаясь, бросилась на голос.

 В коридоре была пыльная пустота, пронизанная утренним светом. Марина обессилено оперлась рукой на столик, где стоял телефон, и, закрыв глаза,

почувствовала, что похолодела от ужаса. "Свихнулась, пора в желтый дом, а не на киносъемки..."

 Внезапно зазвонил телефон. Звук его словно обжег Марину. Она

отскочила от столика и закричала. Она смотрела на телефонный аппарат, как

на неожиданно выползшую змею.

 На пятый звонок Марина сняла трубку.

 - Привет, старуха! Все пропало. Я посыпаю голову пеплом.

 Приходя в себя, Марина вслушалась в торопливый буровский говорок и с

усилием произнесла:

 - Что такое? Не части.

 - Понимаешь, по-моему, нечистая сила вмешалась.

 - Очень может быть, - прошептала Марина.

 - Что ты бормочешь там?

 - Это я про себя. Ну, а что насчет нечистой силы?

 - Еще позавчера утвердили смету. Прихожу с утра к Строганову. Все как

по маслу, обмениваемся фальшивыми пасхальными улыбками - и тут звонок по

телефону. Он слушает, говорит в трубку: "Да, конечно" и сообщает мне, что

на Черном море снимают какой-то производственный фильм. Социальный заказ.

Начальник завода страдает на фоне дендрария. Ты представляешь? "А вам

придется ехать в Прибалтику. Подправьте соответствующие места в сценарии и

действуйте". Как тебе это нравится?

 - Нравится.

 - Что? - Колька почти кричал. - Что тебе может нравиться?

 - Прибалтика.

 - Я тоже люблю все курорты Советского Союза, а также Средиземноморья.

Но я же всем наобещал Черное море.

 - Я думаю, никто не огорчится. Лучше скажи, кто в роли Карамышева?

 - Твой хороший знакомый, - Колька замялся, как студент перед провалом

экзамена.

 - Кто конкретно?

 - Твой Молчанов, - содрогнувшись, произнес Буров.

 - Как? - пораженно воскликнула Марина и добавила: - Буров, ты свинья.

 - Не закипай, - заныл Колька. - Я ему обещал уже давно. Ты что -

потерпеть не можешь? Всего одна интимная сцена.

 - Скажи, за что богу было угодно познакомить нас? - гнев Марины

утихал. Она ругала Бурова уже по инерции, вдруг ощутив, что Молчанов ее

волнует примерно так же, как сход ледников где-нибудь в Гренландии.

 - Ругай меня, только сыграй, - голос Бурова повеселел. - Убедила -

едем в Прибалтику.

 Марина положила трубку, и ее взгляд упал на столик, где остывал

недопитый кофе.

 Сахарницы не было.

 Яркая внешность тридцатитрехлетней Жозефины Подольской, нынешней

подруги Бурова, в сочетании с дипломом ВГИКа была той блесной, на которую

дружно клевали мужики-режиссеры. Это был ее четвертый фильм, но дальше

ступеньки помощника режиссера она не смогла взобраться по творческой

лестнице. Видимо, диплом обещал остаться ее высшим достижением. Все прочие

взятые высоты относились к сфере интимной жизни и имели слабую связь с

фильмами, потому что по завершении съемочного периода режиссерские дуэты с

участием Жозефины распадались так же стремительно, как элементы из нижней

части таблицы Менделеева.

 Перед отлетом в Ригу в аэропорту создалась нервозная обстановка - Жозефина опаздывала.

 Худощавый джинсовый Колька Буров яростно грыз спички и заплевывал чистый пол перед галереей посадки.

 Оператор Дан Григориу подзуживал:

 - Ей нужно немало времени, чтобы проститься со всеми своими друзьями.

Пошли в самолет. Прилетит завтра твоя зефирная Жозефина. Или приедет поездом вместе со всеми остальными.

 Буров угрюмо цедил сквозь зубы:

 - Глаз выбью - как тогда снимать будешь?

 Буров пребывал в ранней стадии увлечения, когда ничто не может

заменить материальное присутствие интересующего предмета.

 Марина улыбнулась - Буров был по-детски капризен. Он не любил, когда что-то шло вразрез с его планами. Тогда он непременно начинал злиться, отпуская тормоза.

 - А ты что хихикаешь? - почти закричал на нее Буров и осекся - в  

здание аэропорта вошла курносая Жозефина. Она хищно оглядела помещение и, определив направление, потащила тяжелый рыжий чемодан. Приблизившись, она

без тени смущения сказала:

 - Слава богу, успела.

 Буров смотрел на нее зверем, который долго умирал от голода, и вдруг увидел стопроцентно гарантированную добычу, но оторопел, не зная, за какой

кусок приняться.

 - Не испепеляй меня своим немым укором, - строптиво бросила Бурову

Жозефина. - Здравствуйте, Вера Богдановна, - отвернувшись от Бурова, она поздоровалась с гримершей. - Дан, оттащи мой багаж, - подарила оператору

почти журнальную улыбку.

 С Мариной они обменялись холодноватыми кивками. Вероятно, Буров слишком восторженно говорил о ней, и первая статс-дама, очевидно,

усматривала в ней потенциальную соперницу.

 - Вперед - и с песней! - пророкотал волосатый Лев Свиркин, композитор

фильма, увязавшийся с ними, потому что еще не бывал в Прибалтике. "Шум

Балтийского моря, пение прибрежных песков помогут мне найти верную ноту, и

тема любви прозвучит свежо, как предрассветная песня соловья", -

произносил Лев в кабинетах, где решалась судьба его поездки. В кабинетах

сидели бюрократы, видавшие и более беспримерные образцы творческой

наглости, но они внимательно смотрели на сильные, поросшие курчавыми

волосами руки композитора. Эти руки яростно сжимали душный воздух затхлых,

далеких от музыки бюрократических кулуаров, и ответственные лица понимали,

что в случае отказа необходимая нота будет извлечена из них, и она может

стать лебединой в их жизни.

 К самолету Марина и Молчанов шли рядом, не произнося ни слова. Они

даже не смотрели друг на друга, но чувствовали, что между ними протянулась

тонкая напряженная нить. Марина вдруг подумала, что Буров инспирировал

сценарий об их истории. По ней промчался импульс возмущения, который,

впрочем, тут же исчез. Она вспомнила, что Колька клинический интриган, и

это ее успокоило.

 Вскоре после взлета Дан извлек свежий номер "Огонька", и все стали

разгадывать кроссворд. Успешно выяснили столицу европейского государства,

часть печатающего механизма, определили фамилию летчика-космонавта СССР и

немного поспорили о том, как называется картина Васнецова - "Богатыри" или

"Три богатыря". Процесс стал пробуксовывать на рыбе семейства сельдевых.

 - Смотрите, что это? - изумленно вскрикнула Жозефина.

 Авиапассажиры прильнули к иллюминаторам.

 Справа от самолета в лучах полуденного солнца двигался непонятный

объект. Эллипсоид сиреневого цвета, от которого в горизонтальной плоскости

отходили восемь ярких малиновых лучей. Облака, попадавшие под лучи,

моментально рассеивались. По салону пролетел сквознячок паники, и стали

раздаваться испуганные возгласы.

 - Неопознанный летающий объект, - определил Дан. - В натуральную

величину. И пусть потом не рассказывают, что это шаровая молния.

 В это время включилась бортовая сеть авиалайнера, и стюардесса, в

голосе которой чувствовалось волнение, сообщила:

 - Граждане пассажиры! Наш полет проходит на высоте десять тысяч

двести метров, скорость - восемьсот девяносто километров в час. Справа по

ходу движения самолета вы можете наблюдать обычное для этого времени суток

оптическое явление, называемое высотный мираж. Не следует волноваться,

можете спокойно продолжать полет. При выходе из зоны наложения солнечных

лучей мираж исчезнет. Температура за бортом - минус пятьдесят градусов.

Наш самолет прибывает в Ригу согласно расписанию. Благодарю за внимание.

 - Мираж? Пусть баки не заливают, - возмутился Свиркин, которому до

сих пор не удалось добраться до иллюминатора, чтобы обозреть необычайное

явление.

 - А зачем тревожить пассажиров? - сказала Марина. Она тоже не

поверила словам стюардессы. В ней крепло убеждение, что рядом все время

забавляется какая-то жестокая потусторонняя сила.

 В это время эллипсоид вошел в облако и исчез. Облако рванулось и

осталось за самолетом. Справа раскинулось залитое солнцем голубое

пространство без малейших намеков на НЛО.

 - Я все время смотрела в окно, ничего не было, и вдруг - хлоп.

Появилось, - возбужденно говорил сзади женский голос.

 - Ерунда. Обман зрения. Мираж, тебе же сказали, - равнодушно зевнул в

ответ мужчина.

 По прибытии в Ригу началась традиционная суета. Получить багаж,

устроить в гостиницу тех, кто прибыл поездом. Брони оказалось меньше, чем

нужно.

 Это был сольный номер Бурова. Он ритуально тряс документами,

удостоверениями, организовал пару звонков и все уладилось.

 История с летающим объектом почему-то забылась. Правда, у Марины

пропала импортная помада, но она не слишком огорчилась.

 Однажды за ужином в гостиничном ресторане Дан объявил:

 - Планируется посещение сауны. Айвар устроил.

 Айвар был редактором на Рижской киностудии. Дан начинал здесь, с

Айваром у него сохранились приятельские отношения.

 - Финская баня? - осторожно спросила Вера Богдановна.

 - Модное место отдыха, - сказал Буров. - Банкет в хорошей финской

бане лучше всякого ресторанного вечера.

 - Как банкет? - ахнула гримерша. - В бане моются.

 - Само собой, - ответил Дан. - Но сейчас в банях проводятся свадьбы,

юбилейные торжества.

 - Как? - снова ахнула Вера Богдановна. - Это же разврат!

 - Нет, это культура свободного тела, - возразил Дан. - И потом не

обязательно отказываться от купальных костюмов. В конце концов, это так

удобно - нет душных галстуков, тесных туфель, можно не опасаться облиться,

уронить селедку или салат себе на новые брюки.

 - Для меня это слишком современно, - серьезно сказала гримерша.

 - Вера Богдановна, мы окружим вас заботой и вниманием, вам не будет

там неловко, - мягко сказал Буров.

 Вера Богдановна с сомнением посмотрела на него и Жозефину, в которой

после выпитого за ужином шампанского появилось что-то очень кошачье, и

ничего не ответила. В ней происходила сильная внутренняя борьба.

 Несколько вечеров в прокуренном до одури буровском номере шли споры о

расстановке психологических акцентов в ключевых сценах. Это был метод

Бурова - он заставлял высказываться абсолютно всех, слушать он умел, зато

потом в кучах наговоренных фраз он находил алмазы, хотя и плохо

отшлифованные, и горделиво, как ведущий петух курятника, поднимал голову,

выпячивал неатлетическую грудь и какое-то время чувствовал себя

триумфатором. Но в конце концов, все обалдели, перегрызлись, помирились,

устали, и грядущий банный день представлялся спасительной отдушиной.

 Светловолосый курчавый Айвар оказался отличным гидом и все два часа,

пока ехали в микроавтобусе, рассказывал о Латвии и латышах. От этого

неяркая серьезная природа, пролетавшая за окном, становилась ближе и

понятнее.

 Банька стояла среди изумительного пейзажа. Идеальная гладь озера,

окруженного березами. Чуть повыше, с косогора, золотой лавой к озеру

стекало пшеничное поле. Отлично срубленная банька с широкой террасой, от

которой к воде шли мостки, вызвала у Жозефины необузданный восторг. Она,

как первоклассница, стала прыгать по траве.

 Кругом, греясь на солнце, лениво и грузно лежала архаическая тишина.

До местной грунтовки было два километра по лесной, укатанной грузовиками

просеке - пушистый пояс хвойного фильтра впитывал все звуки цивилизации.

На полянах оркестры кузнечиков соревновались в исполнении гимнов солнцу и

покою. А вдалеке педантичная кукушка определяла кому-то длину жизненного

пути. Каждое "ку-ку" было подобно звуку косточки огромных счетов судьбы,

перелетавшей с одной стороны на другую. Ку-ку - тук-тук!

 Айвар помахал рукой и сказал:

 - Завтра приеду. Отдыхайте.

 Он показал на деревянный дом с потемневшей крышей, около которого

коричневели две коровы:

 - Банщик живет там.

 - А ты? - с бесплатной щедростью пригласил Дан.

 - Я успею, - улыбнулся Айвар. - Поеду клубнику собирать. Старики сами

не справляются. Повезу в Ригу, а завтра с женой на рынок. Небольшой

натуральный бизнес.

 - Ну, смотри. Вообще, жаль, что уезжаешь, - неискренне сожалея,

сказал Колька и поднял тяжелую сумку с провизией.

 Микроавтобус лихо развернулся, и темно-зеленая плоть елового леса

поглотила его.

 ...Обгоняя гримершу, Колька прошлепал босыми ногами по шатким

мосткам, на мгновение замер на краю, оглянулся и, шутливо подпрыгивая,

закричал:

 - Ныряю!

 Вера Богдановна только успела всплеснуть руками:

 - Осторожнее!

 Конечно, Вера Богдановна не откололась от родной группы. Любопытство

одержало верх над стыдливостью. И сейчас, обалдев от колхозного пива,

сухого пара и собственной полуобнаженности, она стояла на последней

ступеньке лестнички, ведущей из парилки к мосткам, и блаженно вдыхала

березовый воздух.

 Распаренное до поросячьей розовости худое режиссерское тело

отделилось от мяукнувших досок. В воздухе, как два снегиря, мелькнули

пятки. Николай вытянул руки перед головой и погрузился в озеро. Однако под

водой что-то произошло, и ноги его остались торчать над зеленовато-серой

озерной гладью, как два перископа.

 - Помогите! - зажмурившись, Вера Богдановна села на ступеньку.

 - Что? - оглянулся Молчанов, отставляя стакан с пивом на широкий

бортик террасы.

 - Он... Торчит... - обессиленно показывая в сторону озера, лепетала

гримерша.

 На крик выбежали остальные.

 Жозефина, стирая капли пота с плеча, сердито сказала:

 - Гибель "Титаника". Вечно с ним что-то приключится. Сущий болван.

 С удивлением Марина посмотрела на нее и подумала: "Глупая, так дешево

демонстрировать свою власть над мужчиной. Впрочем, пока молода, кажется -

все можно. Это потом начинаешь осторожничать".

 Еще несколько секунд ноги торчали вертикально. Потом они исчезли под

водой и тут же появилась - вся в озерной грязи и тине - голова Кольки.

 - Водяной... - захохотал снизу Свиркин, который обливался водой у

берега.

 Колька брел к берегу, плевался и икал, и эти звуки разносились над

притихшим озером, как будто в камышах ухала выпь. Он погрузил голову в

воду и стал ожесточенно отмываться.

 - Грязевые ванны очень полезны, - не унималась Жозефина.

 Колька еще раз икнул, тряхнул волосами, прилипшими, как водоросли, ко

лбу и улыбнулся своей равнодушной улыбкой:

 - Утоп! Ей-богу, утоп...

 Он запрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха.

 - Что же вы, друзья-однополчане, не спасали своего режиссера? А кто

вам фильм ставить будет?

 - Таких режиссеров, как ты, пятак пара в базарный день, - как

сердитый хорек, фыркнула Жозефина.

 - Жозе, ты несправедлива. В твоих речах сквозит

неудовлетворенность, - издевательски ответил Николай, работая на публику.

 "Сейчас произойдет взрыв", - подумала Марина.

 - Хам! - крикнула Жозефина и попыталась облить его пивом из стакана

Молчанова, но промахнулась.

 - Послушайте, Николай Петрович, что это с вами произошло? - Вера

Богдановна как завороженная смотрела в его лицо.

 Свиркин пристально всмотрелся в Бурова и заорал:

 - Помолодел, черт! Лет на пятнадцать! Вот чудеса-а-а...

 Теперь уже все заметили, что Николай в самом деле помолодел: исчезли

опустившиеся углы рта, налились молодостью впалые подсушенные щеки, глаза

смотрели юно и весело. И хитро. Словно он знал что-то, что еще было

неведомо другим.

 Все кинулись к нему, обступили и замерли - хотелось прикоснуться к

нему, но какая-то жуть, вдруг запавшая всем в души, останавливала движение

рук.

 - Что вы меня разыгрываете? - попытался улыбнуться Буров, но улыбка

вышла кривоватая.

 Закричала вечерняя птица, и вновь установилась тишина, которая уже

вызывала подозрения.

 - А вдруг это правда? - шепотом спросила Жозефина.

 - Что, милая? - сказал Буров.

 - Молодильная тина.

 - Это кому как, - сощурился Дан. - Тебе-то чего молодиться? В ясли

захотелось?

 - Наверное, правда, - голосом Анны Карениной, решившей броситься под

поезд, произнесла Жозефина. Еще раз взглянула Николаю в глаза и,

поколебавшись какое-то мгновение, она кинулась по ступенькам в воду,

крикнув:

 - Вера Богдановна, за мной!

 Гримерша последовала за ней, как солдат за командиром в атаку.

Мужчины иронически смотрели на них с террасы.

 Женщины энергично втирали тину в лица.

 - Жозе, прыщами пойдешь, - крикнул Колька. Он до сих пор не понял,

почему все так странно смотрят на него.

 - Марина, а вы? - Жозефина подняла лицо, измазанное тиной, которое

стало похоже на ритуальную маску шамана какого-нибудь папуасского племени.

 - По-моему, это глупости, - сказала Марина, но пошла в воду. Теплое

вечернее озеро уже обняло ее колени, но тут ей опять послышался знакомый

звук воды, текущей из крана. Она повернулась, выбежала из воды, взлетела

на несколько ступенек, потом поняла, что она не дома, и, как-то вдруг

ослабев, села на лестнице.

 - Не хочу, - жалобно, не обращаясь ни к кому, прошептала она,

обхватив голову руками. - Наверно, я с ума сошла.

 - Бред собачий, - произнес Свиркин. - Пошли-ка пиво пить, а то весь

хмель вышибло. Хлебнем - и опять в парилку, - и, посмотрев на Бурова,

добавил, - но ведь помолодел, зараза.

 Рядом кто-то тихо засмеялся. Немощно, почти украдкой и оттого

особенно противно.

 Марина оглянулась - никто не смеялся. Она встретилась глазами с

Буровым и задрожала от нехорошего предчувствия.

 Лев решительно потянул дверь на себя.

 Дверь была заперта.

 Нетрезво недоумевая, он дергал ручку, а потом пробасил:

 - Мужики, ломаем, - и агрессивно двинулся на дверь. Его живот,

начальственно нависавший над плавками, напрягся, давая понять, что

содержит в себе не только жировые накопления, но и мышцы.

 - Погоди! - неожиданно фальцетом сказал помолодевший Колька. - Должны

же быть ключи. Может, это банщик закрыл?

 - Банщик сразу ушел, - сказал Дан и пошел по террасе. - Попробуем

через главный вход.

 Резко стемнело, и над озером простерлась тугая напряженная тишина. В

какое-то мгновение Кольке показалось, что утка, летевшая над водой,

замерла на месте, как будто вмерзла в воздух. Но это длилось лишь

мгновение, потом птица благополучно, но беззвучно, как в немом кино,

скрылась в камышах.

 - Там тоже закрыто, - возвратившись, сообщил Дан.

 - У вас опять какое-то происшествие? - на террасу поднялась Жозефина,

и даже в наступившей полутьме было заметно, что ее лицо, разгоряченное

массажем, приобрело кумачовый оттенок. - Там, где Буров, всегда что-то

происходит.

 За ее спиной смущенно стояла пунцовая Вера Богдановна.

 - Хороша! - оглядев Жозефину, смачно прогудел Свиркин.

 - Пока ты дерьмом мазалась, кто-то все двери закрыл, - раздраженно

сказал Буров.

 - Ах, я еще и виновата? Граждане, я его убью!

 - Жозе, не сейчас, - Колька увернулся от пощечины.

 Марина стояла безмолвно, мучительно пытаясь совместить мистические

пропажи вещей, звук воды, текущей из крана, и странное происшествие с

дверьми. В ней отчетливо нарастало убеждение, что события развиваются

согласно неведомому фатальному плану.

 - Что же мы стоим? - взглянув на Молчанова, сказала она. - Надо

что-то предпринимать.

 - Я сразу предложил ломать, - сказал покрывшийся гусиной кожей член

Союза композиторов Лев Свиркин. Он нервно дергал густую черную бакенбарду

и жаждал физических действий.

 - Посмотрите! - дико вскрикнула Вера Богдановна.

 Возглас, словно граната, разорвался в тишине, которая тут же

сомкнулась, как омут, поглотивший самоубийцу с камнем на шее.

 Все бросились к длинному пятистворчатому окну. Они стояли шеренгой,

но не по росту, и с тихим ужасом, как на свежую могилу не очень близкого

родственника, смотрели внутрь бани.

 В помещении горел полный свет. По стенам мелькали длинные тени, но

было неясно, отчего они возникали. За столом сидел полуголый субъект,

очевидно, очень замерзший, потому что его кожа отливала синевой. Он сидел,

повернувшись к окну, и сосредоточенно совершал руками какие-то

манипуляции. Лысая яйцевидная голова голубого цвета неестественно сверкала

в свете ламп.

 - Привидение, - констатировал Молчанов и как-то по-детски застонал, -

кажется, мы влипли...

 - Банька-то с секретом! - неизвестно чему радуясь, произнесла

Жозефина. Скорее всего, это была истерическая радость.

 - Ну, Айвар, ну подлец, наверняка знал, - слабо возмутился Дан. -

Поэтому и не остался. Такую свинью подложить. Ну, ничего, даст бог,

увидимся - нос к подбородку приделаю.

 - Хорошо бы свинью, а тут - какой-то... - посмотрев на Веру

Богдановну, Буров осекся.

 Они произносили свои проходные реплики, совершенно не зная, как

реагировать. Если бы это случилось на экране с кем-то другим, можно было

поиронизировать над режиссерскими промахами и операторской неуклюжестью,

как было принято во всех порядочных кинематографических кулуарах, но все,

что имело место быть, происходило с ними в реальном времени.

 - Коля, мне страшно, - взвизгнула Жозефина и прижалась к любовнику.

Ее испуганное лицо стало покрываться бордовыми прыщами. Молодильная тина

действительно обладала избирательностью, потому что лицо Веры Богдановны

совершенно не изменилось от рискованной косметической обработки.

 Слова Жозефины определили общее состояние. Несмотря на несерьезное

отношение к появлению синего субъекта, страх, липкий, как паутина, незримо

оплетал всех, кто стоял на террасе.

 Тем временем в двух углах появилось слабое мерцание, напоминавшее

фосфоресцирующих комаров-толкунцов или бенгальские огни. Свечение

усиливалось, пока не стало похоже на смерчь: он расширялся, жирел на

глазах, пульсировал, словно угрожал лопнуть. Внутри него явно что-то

находилось, как бабочка в коконе.

 Раздался слабый звон.

 - Вылупился, - сказал Молчанов.

 - Кто? - упавшим голосом спросила Вера Богдановна.

 Сергей не ответил и схватился за сердце.

 - Что с вами, Сергей? - она оглянулась на коллег. - Отсюда можно

вызвать "Скорую"?

 - Конечно, - подтвердил Дан. - Почтовым голубем.

 В углу банкетного зала стоял человек в костюме наездника.

 Молчанов позеленел, потом вдруг глубоко вздохнул и потряс головой,

словно приходя в себя после обморока.

 - Внезапно все покачнулось, потемнело в глазах... Ну, ничего,

отпустило. Фу ты, черт! Жокей...

 - Жокей... - повторила гримерша и стала заваливаться набок.

 - А вот и балерина сконденсировалась, - придерживая Веру Богдановну,

прокомментировал Молчанов.

 Все с ужасом смотрели на завораживающее зрелище. Среди бенгальских

огней в безумном вихре фуэте кружилась кружевная балерина. Ее силуэт

напоминал пасхальную свечку в розеточке из желтоватой креповой бумаги.

 Жокей присел, положил на стол свою черную с синим шапочку.

 В тишине раздался потрясенный голос Веры Богдановны:

 - Мне почудилось, что я умерла, а потом воскресла.

 - А мы вокруг - райские ангелы, - в тон ей продолжил Колька, который

притих в последние несколько минут, напряженно следя за работой неведомого

режиссера. Вдруг он согнулся, как от удара, и картинно простонал:

 - Отхожу... Жозе, встретимся в аду. На соседних сковородках...

 Марина неотрывно глядела в окно.

 - Жонглер, - сквозь раздавшийся мелодичный звон прошептала она. - Ты,

Колька, жонглер.

 Жозефина с ужасом и ненавистью смотрела на Марину.

 - Кажется, я начинаю понимать, - медленно произнес Дан. - Марина, вы

прелесть.

 - Я не буду это оспаривать, - грустно ответила Марина.

 - Вы нашли ключ, - продолжил Дан. - В тот момент, когда с кем-то

происходит подобие сердечного приступа, там, в бане, появляется еще одно

действующее лицо.

 Она очень странно чувствовала себя. Ей казалось, что она раздвоилась,

и одна часть ее находится в бане среди мельтешащих огоньков, а другая - с

олимпийским спокойствием разглядывает то, что происходит. Ей казалось, что

она давно знает усталого Жокея; она узнавала нервные жесты его

подрагивающих рук, отрешенный взгляд, наполненный неутоленной жаждой вечно

ускользающей победы.

 Жонглер в бане ловко перебрасывал в воздухе грязные тарелки, с

которых еще недавно съемочная группа ела копченую салаку, потом он

забросил их по одной себе на голову и сверху пристроил пустую бутылку.

Балерина, не переставая вертеться, достигла стола, вышла из стремительного

штопора, налила полстакана водки и выпила залпом, не поморщившись. Жокей

закурил.

 Синий не переставая манипулировал руками.

 - А моя балерина пьет водку, как лошадь, - сокрушенно развела руками

Вера Богдановна.

 Гримерша ощутила "родство" с балериной.

 - По-моему, надо молчать, иначе... - начала Марина и осеклась. Ее

лицо стало землистым, она закрыла глаза и прислонилась к парапету.

 - Марина, а вас-то за что так? - сердобольно спросила Вера

Богдановна, указывая в окно.

 Возле камина, где мерцание практически прекратилось, стояло

инвалидное кресло, в котором сидела немолодая женщина в сиреневом парике.

"Моя", - поняла Марина.

 Каждый из тех, кто уже перенес приступ, теперь исподлобья с интересом

и некоторой жестокостью наблюдал за происходящими событиями.

 Трое оставшихся - Жозефина, Свиркин и Дан - стояли рядом, сбившись

кучкой, как последняя группа ожидающих расстрела.

 Марина впилась глазами в ту, которая имела какую-то связь с ней. Она

внимательно - но напрасно - пыталась найти черты сходства. Ей вдруг

показалось, что она странно опустела. Словно внутри нее, как в термосе,

была зеркальная пустота. "Она", - вдруг вспомнила Марина женщину, которую

видела еще в Москве отразившейся в зеркале каким-то непонятным образом.

 - Мне кажется, над нами проводят негуманный эксперимент, - возмущенно

прорычал Лев.

 Внезапно он побагровел, и лицо его стало ужасно похожим на рожи

каменных баб. Он сраженно рухнул на пол. Послышался звон. Все смотрели в

окно.

 Из бенгальских огней по-лисьи вынырнул невысокий элегантный мужчина в

вечернем костюме-тройке, который непрерывно тасовал колоду карт, то

распуская ее веером, то, как фокусник, пересыпая карты из одной ладони в

другую.

 - Ха-ха-ха, - рассмеялся пришедший в себя Колька. - А ты, Левушка,

стало быть, шулер.

 - Но почему шулер? - изумленно спросил поднимающийся с пола Свиркин.

 Раздался звон. Все оглянулись: "За кем приехали?"

 Сморщился Дан.

 Из очередного мерцающего кокона появился неприятный человек с

заостренным носом и юркими, как мыши, глазами. Тонкими длинными пальцами

он ощупал сиденье табуретки и присел неподалеку от Балерины, Жокея и

Шулера, который уже соблазнил первых двух сыграть в карты. Кажется, они

играли в покер.

 - Соглядатай. Попадание в яблочко, - удовлетворенно выдохнула

Жозефина. Она не любила Дана за его попытки вытеснить Бурова. При всей

своей любвеобильности она не имела привычки разбрасываться.

 Жонглер вынул из керамического подсвечника двенадцать оранжевых

свечей и затеял с ними очередной аттракцион.

 Сильное мерцание внезапно возникло прямо перед Женщиной в инвалидном

кресле. Марина непроизвольно отшатнулась, как будто это случилось с ней.

 Синий усиленно манипулировал.

 Жозефину разобрал кашель. Она покраснела и прыщи на лице стали

заметнее.

 - Жозефина, ты себе кожу испортила, - сочувственно сказал Дан.

 - Смотри в другую сторону, язва, - парировала Жозефина.

 - Я искренне, - немного обиделся Дан.

 - Звон! - вскрикнула Жозефина и схватилась за столб, поддерживающий

крышу террасы.

 Из мерцания у камина неожиданно, как в мультфильме, возникла

аккуратная стопка березовых поленьев.

 - Вот это да! - сказал Колька и взглянул на любовницу, а она, придя в

себя, кинулась к стеклу, увидела поленья и закричала страшным горловым

криком:

 - За что? За что?

 Соглядатай вприпрыжку подбежал к камину, чиркнул спичкой, и камин с

неестественной быстротой осветился карминовым огнем. Длинные пальцы

бросили одно за другим три полена в огонь.

 - Подлец! - крикнула похолодевшая Жозефина, глядя на Дана.

 - Я не виноват, это он, - смущенно ответил оператор.

 - За что? - она растерянно обратилась к Бурову.

 Николай отвел взгляд.

 По телу Синего прошла сильная судорога, он откинулся к стене, и все

увидели его лицо. Он еле шевелил почерневшими губами. Это было странное

лицо - черты его были правильными, но они существовали независимо,

отдельно друг от друга. Как будто это было лицо, сделанное с помощью

фоторобота. Густая черная бородка казалась наспех приклеенной, брови и

ресницы вообще отсутствовали.

 Все испытывали облегчение. Что-то кончилось. Дальше было неведомое,

которое наркотически притягивало и ужасало одновременно.

 - Жозефина, какие мы с тобой молодые! - обнял ее Колька.

 - Уйди, жонглер! Ты все равно меня бросишь.

 - Ишь, поленница. Не бунтуй. Из штатов вычеркну.

 - Где они, твои штаты? В плавках, что ли? - презрительно рубанула

Подольская. - Голый король.

 Только тут до всех дошло: на террасе сельской бани, в темноте, стоит

семь почти голых человек, попавших в нелепейшую ситуацию.

 - Мы - жертвы какой-то жуткой мистификации, - сказала Вера

Богдановна.

 - Нет, все это - правда, - возразила Марина. Она с нетерпением ждала

дальнейшего развития событий, которое должно было завершить, наконец,

сумасшествия последних месяцев.

 - Ты что-то знаешь? - изумленно повернулся к ней Буров. Раздался

металлический скрежет, словно от стены отрывали ржавый железный лист. Все

замерли на мгновение, а потом по-семейному расположились у окна, кто стоя,

кто присев на бортик террасы, и стали глядеть в окно, как на экран

телевизора.

 На стене после недолгого мерцания появился портрет Жозефины в

траурной рамке. Она, увидев это, тихо заплакала.

 БАЛЕРИНА. Тридцать пять.

 ШУЛЕР. Равняю.

 ЖОКЕЙ. Пас.

 ЖЕНЩИНА /протягивает стакан/. Дан, налей пива!

 БУРОВ. Прямая трансляция с того света.

 МАРИНА. Они знают наши имена?

 МОЛЧАНОВ. Это, вероятно, наши копии, отражения.

 БУРОВ. Спасите наши души!

 СОГЛЯДАТАЙ /берет стакан и идет к столу/. Больше нет.

 Соглядатай переворачивает пластмассовый бидон вверх дном, пытаясь

нацедить хоть несколько капель.

 Синий длинными пальцами осторожно ощупывает край стола, опирается на

него, встает.

 СИНИЙ /механическим голосом/. Прошу внимания.

 БАЛЕРИНА /тихо/. Каре.

 ШУЛЕР /равнодушно/. Твоя взяла.

 СИНИЙ /перекрывая негромкий шум/. Мы прилетели издалека. В ваших

книгах эта область называется Крабовидной Туманностью. Я постараюсь

говорить на понятном вам языке. Наша цивилизация в зените небывалого

расцвета. Технология полностью обеспечивает наше существование. По вашей

терминологии мы достигли абсолютного счастья для каждого. Мы можем

удовлетворить любые потребности наших обитателей.

 ЖОНГЛЕР /подбрасывая пустой стакан/. Ну так в чем дело? Удовлетворите

нашу потребность в пиве. Покажите, на что вы способны.

 БУРОВ. Пришельцы?

 ДАН. Я сплю или это мне только снится?

 МАРИНА /прерывает/. Тише!

 СИНИЙ /строго/. Не будем отвлекаться. Несмотря на все наши великие

достижения, мы попали в беду. Именно в достижении абсолюта и крылась самая

большая опасность. Жители счастливой планеты перестали ценить счастье.

 ШУЛЕР /серьезно/. Зачем вы так поступили с нами?

 СИНИЙ. Нам было необходимо извлечение душ, чтобы уточнить ваши

сущности. Мы умеем делать копию с человеческого сознания и превращать эту

сублимацию в реальные формы земного бытия, которые наиболее полно отражают

суть человека. Сожалею, что этот процесс был для вас болезненным.

Отторжение души не должно вызывать боли.

 БАЛЕРИНА. Значит, мы умерли?

 СИНИЙ /усмехается/. Нет, мы временно создали поле, которое

экстрагировало ваши умственно-эмоциональные комплексы, которые и вы, и мы

именуем душами. Просто мы столкнулись с тем, что полностью откопировать

вас было невозможно. В вас остались некие нулевые души, не отторжимые от

физиологического вместилища. У нас этот атавизм уже давно преодолен.

 ДАН. Мы парились, а из нас выпаривали души.

 ВЕРА БОГДАНОВНА. Фашизм какой-то!

 ЖОЗЕФИНА. Моей душой камин топят. /Всхлипывает./ Неужели я такая

плохая?

 МОЛЧАНОВ. Зато от тебя всем тепло.

 БУРОВ /задумчиво/. Многим ты садилась на колени...

 ЖОЗЕФИНА /равнодушно/. А ты дрянь, Буров. Ты хуже Дана.

 ДАН /жестко/. Реализованный товар возврату не подлежит.

 ЖОЗЕФИНА. О чем ты? Горю ясным огнем...

 ШУЛЕР. Так для чего вы принудили нас покинуть свои оболочки?

 СИНИЙ. Ваша физическая и психическая организация подобна нашей,

однако это одно из возможных наших состояний. Мы предпочитаем

неопределенное пребывание в пространстве, это приносит нам наибольшее

чувство умиротворения и покоя. Чтобы вам было понятно, скажу, что подобное

состояние можно сравнить с волновой функцией элементарной частицы, и те,

кто знаком с курсом общей физики, наверняка меня поймут. Надеюсь, теперь

вам уже будет понятно, что в нашей жизни нет отдельных душ - есть так

называемая Всеобщая Душа. Основной целью жизни наших обитателей

провозглашено совершенствование Всеобщей Души. Параллельно идет

непрерывное воспроизводство счастья. К этому понятию мы относимся

утилитарно, как к одному из видов продукции деятельности общества. Умение

видеть душу другого привело к искоренению всех тайных пороков. Явные мы

истребили давно. Рабская необходимость в душе, как признаке личности,

отпала начисто. С этой точки зрения мы стали похожи... /подыскивает

сравнение./

 ШУЛЕР /издевательски/. На трубы.

 СИНИЙ /несколько раздраженно/. Возможно. Мы уже не можем лишить себя

способности проникать во внутренний мир другого.

 ЖОНГЛЕР. Этим вы фактически истребили духовную жизнь.

 СИНИЙ. Да. Некоторые стали понимать трагические последствия этого. Мы

ищем выход. И хотя в наших условиях это было чрезвычайно трудно, ибо

большинство в правительстве нашей родины удовлетворены нынешним положением

вещей, нам удалось утаить истинные причины экспедиции. Мы долго скитались

в пространствах, пока не наткнулись на вашу варварскую планету. Вы

находитесь на том витке развития, который давно пройден и забыт нами. Мы

помним о нем лишь благодаря огромным информационным объемам наших банков.

И мы поняли, что нам надо вернуться к этому периоду, правда, с высоты

настоящего понимания сути вещей и процессов. Мы просим у вас помощи.

Коротко говоря - нам нужны несчастливые люди. Люди с изломанными,

разрушенными душами. Нам необходимо исправлять породу, нужно чем-то

разбавить счастье.

 БУРОВ. Марина, хочешь стать растворителем?

 МАРИНА. Не паясничай. Сейчас, видимо, начнется самое главное.

 Жокей придвигается к Балерине. Та вздрагивает и затем тонко хихикает.

 СИНИЙ /повернув голову/. Что?

 БАЛЕРИНА. Щекотно. /Жокею./ Нахал. /Отодвигается./

 ВЕРА БОГДАНОВНА. Сережа, я от вас этого не ожидала.

 МАРИНА /спокойно/. Вы же видите, он - профессиональный жокей. Любит

кататься... /Бурову./ Устроил мне партнера.

 МОЛЧАНОВ. Мариночка, ты стала злопамятна. Раньше за тобой этого не

наблюдалось. Конечно, можно говорить, что я виноват перед тобой, но ведь

срок давности прошел. Или мне кажется?

 МАРИНА. Кажется. Можно говорить, каков фрукт? /указывает на Женщину./

Душа все помнит. Спинку этого кресла сработал ты.

 Смутившись, Молчанов отворачивается.

 СИНИЙ. Мы решили совершить еще одну попытку набора. Кто из вас может

решиться покинуть свою планету и лететь с нами?

 ШУЛЕР. Скажите, а над Петрозаводском были вы?

 СИНИЙ. Да. Наш пилот допустил ошибку и вышел из подпространства.

 ЖОНГЛЕР. И что же нас там ждет?

 СОГЛЯДАТАЙ /нервно/. Николай, ты уже намылился?

 ЖОНГЛЕР /ернически/. А почему нет? Знаешь, как я устал бороться с

интриганами. И потом - надо знать о том, от чего отказываешься. А может,

махнем вместе?

 СИНИЙ. Прежде всего, не забывайте, что вы попадете в общество,

стоящее неизмеримо выше вашего, возможно, даже за пределами ваших

представлений.

 ЖЕНЩИНА. После всего, что было произнесено, мне кажется, что мы

больше годимся на роль обитателей зоопарка, нежели на роль спасителей.

 СИНИЙ /не обращая внимания на неудобную реплику/. Вы будете жить в

обособленном районе, в первое время не вступая в контакты с местными

обитателями. Совет научных собраний может обеспечить вам полную

безопасность.

 СОГЛЯДАТАЙ. А может, и не обеспечить...

 ЖОНГЛЕР /с иронией, к которой примешан ужас/. Шикарно. Заповедник

людей.

 ЖОКЕЙ. Постойте. Это ведь очень интересно. Мы будем первыми из людей,

кто перенесется в иные миры. Неужели вам не надоело копошиться в навозе

своих мелочных проблем? Это же, как машина времени. Иметь возможность

перенестись на тысячелетия вперед...

 Марина пораженно смотрит на Молчанова. Потом неожиданно для самой

себя сильно бьет его локтем в живот. Молчанов, согнувшись, широко открытым

ртом ловит воздух, как рыба на суше.

 Жокей внезапно осекается и начинает кашлять.

 СИНИЙ /приободрясь/. Я рад слышать эти слова. Вы будете жить в полном

изобилии, культивируя свои привычки, в которых сложно перемешаны добро и

зло. Ваша психология пока не рассчитана на верное понимание такого

общественного положения. Это вызовет возникновение новых отклонений от

идеала. И через несколько поколений, когда эти мутации разовьются и

закрепятся, мы начнем контакты.

 Балерина налила полстакана водки и выпила залпом.

 БАЛЕРИНА /выдохнув/. Нам надо лететь с семьями?

 СИНИЙ /удивленно/. Зачем? Вы подберете себе партнеров уже там, на

месте. Мы уже законсервировали достаточное количество душ, изъявивших

желание лететь, и на месте по копиям создадим оригиналы. Мы были в разных

местах вашей планеты.

 ЖЕНЩИНА /упавшим голосом/. Это ложь!

 Жокей ухмыляется.

 СИНИЙ. Далеко не везде у вас живут одинаково хорошо, есть голодные,

раздетые, бесприютные, это не люди даже, в нашем понимании, это просто

живые существа. Ваши же несчастья другого рода, они носят духовный

характер, этим вы существенно отличаетесь от них. Кроме того, в самых

разных местах мы обнаружили массу очагов страха перед грядущей войной.

Разве не гуманно предложить людям навсегда избавиться от ужаса ожидания

испепеляющего взрыва?

 ЖЕНЩИНА. Я не могу отрицать то, что вы сейчас произнесли, но в ваших

действиях есть что-то от хищников.

 ЖОНГЛЕР. А почему вы не хотите устроить у себя какое-нибудь стихийное

бедствие? Землятрясение, потоп. Вы причините своим сородичам много горя.

Вот и учите их страдать и сострадать, помогать в беде, преодолевать

последствия катастрофы.

 СИНИЙ. Исключено. Воплотивших этот план приговорят к вечному

растворению в пространстве, а последствия любой катастрофы мы способны

ликвидировать незамедлительно благодаря нашей технологии.

 ШУЛЕР. У вас есть суды?

 СИНИЙ. Для экстраординарных ситуаций. Поймите, мы хотим взорвать

счастье нашей планеты изнутри, в той сфере, над которой технология не

властна. Для этого нам вы и нужны.

 ЖОНГЛЕР. Сладко поет...

 ШУЛЕР. Я не полечу.

 МОЛЧАНОВ /иронически/. Левушка, ты всегда слыл примерным семьянином.

 ЛЕВ /приподняв брови/. А разве это плохо?

 БУРОВ. Несовременно.

 ЛЕВ /отмахивается/. Моде не угодишь. И за тобой мне не угнаться.

 ЖЕНЩИНА. Вы не находите, что это жестоко?

 СИНИЙ. Что именно?

 ЖЕНЩИНА. Лишать нас родины. Вы однажды употребили это слово, значит,

вам не совсем чуждо это понятие.

 БАЛЕРИНА. Причем - лишить навсегда!

 СИНИЙ /Женщине/. Меня удивляет ваше замечание. Я полагал, что вы вряд

ли откажетесь. Вы потеряли ребенка, испытали глубокое разочарование в

любви, ваш талант практически исчерпался. Я рассматривал вас как одного из

самых вероятных кандидатов.

 Марина, сжавшись в комок, смотрела в стекло расширенными зрачками.

Каждое слово, разносившееся по террасе, казалось, било ее по лицу.

 ЖЕНЩИНА /усмехнулась/. Дешевый шантаж. Нет, вы не поняли людей. Не

постигли. Ведь вы уничтожили душу. Душа не свет, который можно разложить

на семь составляющих с помощью призмы.

 СИНИЙ. Мы умеем расщеплять свет на пятнадцать компонентов.

 ЖЕНЩИНА. Неважно. Ваша очередная попытка обречена на неудачу.

 МАРИНА /испуганно/. Она сильнее меня!

 ШУЛЕР /тасуя колоду/. Мы подошли к черте, за которой ощущается

бездна.

 ЖОКЕЙ /с усмешкой/. Счастья.

 ЖОНГЛЕР /тихо/. А ты, космополит, молчи. Все равно, мы тебя придушим

раньше, чем они смогут украсть твою драгоценную душонку.

 ЖЕНЩИНА /услышав слова Жонглера/. Вы можете похитить нас. Я думаю,

что ваша технология позволит вам сделать это. И ваша нравственность тоже.

Но на добровольное согласие не следует рассчитывать. /Чувствуя, что ее

слушают все, она повышает голос./ Доброта, не согретая душой, недалеко

ушла от цинизма. Вы уже неспособны нести добро во Вселенной. Если вы не в

состоянии будете сами победить свою беду, я могу пожелать только гибели

вашей цивилизации. Как бы страшно мои слова ни звучали. Улетайте. Не

получится у вас спасение вашего счастья за счет чужого несчастья.

 ВЕРА БОГДАНОВНА /громким шепотом/. Марина, вы спасаете нас!

 ЛЕВ /грозно/. Молчи, дура!

 Вера Богдановна изумленно поворачивается к Свиркину.

 ЛЕВ /опомнившись/. Пардон. /Подносит палец к губам./ Тс-с-с!..

 Женщина обводит взглядом всех присутствующих, словно гипнотизируя их.

 ЖЕНЩИНА. Вероятно, мы, земляне, не очень знакомы с этикой

межпланетных отношений, но, по-моему, ваше обращение за помощью в такой

дикой форме некорректно. Мы сами как-нибудь разберемся в своих несчастьях,

тем более, что вы нам помощи не предложите. А вы разберитесь со своим

счастьем. Покорителям Вселенной не пристало упадать до уровня варваров.

 ЖОКЕЙ. Марина, ты рубишь контакт. Человечество тебе этого не простит.

 ЖЕНЩИНА. За человечество не беспокойся. Да и потом в таких, как ты,

оно... /осекается./ И почему вы все молчите, как рыбы в аквариуме?

Говорите, если вы со мной не согласны! Сыпьте аргументы. Я не права?

 ЖОКЕЙ /неуверенно/. Нельзя с порога отвергать...

 ЖЕНЩИНА. Нам предлагают перестать быть людьми, превратиться в

удобрение для чьего-то галактического счастья, и ты предлагаешь мне не

отвергать?

 СИНИЙ /отчаянно/. Это гуманная миссия!

 ШУЛЕР. Но вы не вступили в контакт с представителями нашей планеты, я

имею ввиду официальный контакт. Вы занимаетесь скрытой деятельностью,

преследуя свои цели.

 ЖЕНЩИНА. Абсолютное счастье выработало в них устойчивый эгоизм. Они

заботятся только о себе. /С отвращением./ Воспроизводство счастья...

Бр-р-р...

 Синий отрицательно качает головой.

 ЖОНГЛЕР. Вы хотя бы предложили свою технологию в обмен на людей.

 СИНИЙ. Зачем? Ведь тогда вы в будущем попали бы в подобную ситуацию.

 ЖЕНЩИНА. Опираясь на ваш горький опыт, мы внесли бы соответствующие

поправки в ход развития.

 ЖОНГЛЕР. В самом деле.

 СИНИЙ. Тогда вы обошлись бы без нас.

 ЖЕНЩИНА. Тогда мы смогли бы помочь вам, не поступаясь своей сутью.

 СИНИЙ /жестко/. Мы не уполномочены передавать кому-либо достижения

нашей цивилизации.

 ЖОНГЛЕР /Женщине/. Ну да, они же тайком улетели.

 ЖЕНЩИНА. И нет никаких гарантий, что нас примут с распростертыми

объятиями. Нас могут сразу же уничтожить как объекты, несущие в себе

опасность. Растворить в пространстве. По-земному говоря, развеять пепел по

ветру.

 ЖОНГЛЕР. Марина, ты говоришь так, словно хочешь лететь, но только

требуешь гарантии.

 ЖЕНЩИНА. Нет, Коля, я хотела, чтобы он понял меня. Нас. А он не

понял.

 Женщина встает из кресла, с трудом, прихрамывая, подходит к Синему и

подает ему руку.

 ЖЕНЩИНА. Прощайте. Вам, вероятно, знакомо такое земное слово. Ваша

попытка не удалась. Вы переступили. А если вы нашли кандидатов, в чем,

правда, я сильно сомневаюсь...

 СИНИЙ /нервно прерывает/. Я не обязан информировать вас об этом.

 ЖЕНЩИНА /продолжает/... удовольствуйтесь ими. Подобные отщепенцы с

лихвой обеспечат вам возвращение к варварским временам. /Пристально

смотрит на Жокея./ Среди нас вам искать нечего.

 Лицо Синего исказилось страшной судорогой. Вокруг него появилось

мерцание, послышался далекий мелодичный звон, и очертания Синего стали

постепенно распадаться в воздухе - так облака расплываются в небе. Синий,

видимо, стал переходить в излюбленное состояние неопределенности в

пространстве, чтобы найти покой.

 Настала глубокая летаргическая пауза.

 Тяжелое молчание обрушилось на голых зрителей только что

завершившегося действия. Они ощутили медленно, неотвратимо нарастающий

гул, который, казалось, стал подниматься из-под земли. Так надвигается

цунами, насыщая пространство перед собою волной всепроникающего

парализующего страха.

 Деревья застыли, словно в столбняке; гладь озера остекленела, как

незакрытые глаза мертвеца, и пугающе мерцала в полутьме.

 Гул нарастал.

 Киношники, поняв, что их несчастья не закончились, обреченно

почувствовали, как сквозь них проходит что-то горячее - ток или пар - и

устремляется в ночное, сиреневое с черными подпалинами туч, небо. Воздух

вокруг дрожал, как на аэродроме при взлете реактивного лайнера. Горячие

потоки разгонялись, словно элементарные частицы, вырвавшиеся из

ускорителя. Казалось, они хотят оторвать людей от пола и унести в низкое

враждебное небо. Но ступни налились свинцом и магнитно прилипли к доскам,

отвечая на притяжение Земли.

 Земля не отпускала людей.

 Марине почудилось, что она падает, - так закружилась голова. Закрыв

глаза, она испытала тупую боль, отдававшуюся во всех уголках тела, но не

смогла разжать губы, чтобы застонать. Горячая тяжесть накрепко стянула их.

 Гул достиг апогея. Все вокруг казалось неподвижным, но было наполнено

безумной внутренней дрожью, словно могучая сила искала выхода, щели, чтобы

вырваться и разнести вдребезги этот ненадежный, как фарфоровое блюдце,

покой.

 Раздался негромкий хлопок, который прозвучал, как разрыв

артиллерийского снаряда - настолько были напряжены нервы. "Они улетают", -

подумала Марина.

 Опустевшую плоть Бурова наполнило облегчение, когда он оглох после

хлопка. Он решил, что это конец, смерть, и на лице его, молодом и розовом,

вдруг выступила могильная бледность.

 В небе над озером, на краю серого ночного облака, сконденсировалась

огромная розовая капля, неярко подсвеченная изнутри. Она стала

пульсировать, переливаться, меняя цвет от розового до черного, и внезапно

вытолкнула из себя оранжевый шарик, который стал стремительно приближаться

к баньке. Люди завороженно смотрели на него. На их восковых лицах лежал

отпечаток недавнего изумления, а в глазах, как непролитые слезы, стояла

обреченность.

 Шарик, размером с хорошую дыню-колхозницу, повисел над крышей, будто

размышляя, что ему делать дальше, а потом - и это действие показалось явно

осознанным - по невероятной траектории бросился в печную трубу.

 Нестерпимым ярким светом осветилось помещение баньки в тот же миг.

 Огонь!

 Вырвавшись из широкого рта камина, соединенного с трубой, он вознесся

к потолку. Сотни рыжих собак тут же стали вылизывать стены, словно они

были покрыты любимейшим лакомством огня - бензином.

 Первой закричала Женщина у камина. Огонь пронесся в нескольких

сантиметрах от ее лица, оставив на нем выражение звериного страха,

который, видимо, испытывали наши далекие предки, цепенея при виде

подожженного трезубцем молнии дерева.

 Огонь, как живой, плясал перед нею. Он катался по полу, словно

гнусное кругленькое существо в приступе истерического смеха. Он как будто

наслаждался, наблюдая ужас, переживаемый несовершенной душой, которая

только что нанесла оскорбление тем, кто послал огонь. Длинный язык

пламени, как угорь, уже пополз по доскам пола и стал обвиваться вокруг

ножки кресла. Женщина вскочила и, превозмогая увечье, устремилась к столу,

край которого уже пылал.

 В это время, отпихнув ее локтем, пробежал жалкий Жокей. Женщина

упала, больно ударилась плечом о лавку, попыталась подняться, но не смогла

и застыла на коленях, собираясь с силами.

 Совершив, наверное, самый длинный и затяжной в своей жизни прыжок

шпагатом, Балерина взлетела на стол и в тот же миг голубовато-огненным

венчиком, напоминающим пламя газовой горелки, вспыхнула ее пачка. Это было

похоже на аттракцион, когда акробатка под аханье неискушенных зрителей

прыгает сквозь горящий обруч, и зал, пережив секунду трепета, разражается

искренними аплодисментами. Но, к сожалению, это был не цирк. Визжа,

Балерина натурально горела в сужающемся обруче пламени, и аплодировать

было некому.

 На лавке в полубессознательном состоянии дымился Шулер. Он задыхался.

Выскочив из угла, в котором он отсиживался во время беседы с Синим,

Соглядатай кинулся к стеклу, из его полуоткрытого рта вырывались хрипы,

глаза его собачьи молили, юлили, он страшился оглянуться на голодный

огонь, подбиравшийся к нему. Почувствовав жар, он судорожно заскреб

ногтями по стеклу, тут взметнувшееся пламя охватило его, и он упал.

 - Почему они не пытаются разбить стекло? - каким-то свистящим

нечеловеческим голосом спросила прыщавая Жозефина и тут же умолкла,

удивившись тому, что она способна говорить.

 - А почему мы не пытаемся? - выдохнул почерневший от ужаса Дан. - Мой

сгорел.

 - А стоит ли... - словно про себя, сказал Молчанов.

 Жокей карабкался на краснокирпичный камин, из огнедышащей пасти

которого выкатывались все новые и новые апельсиновые сгустки огня. Вокруг

него постоянно взрывались шарики огня, превращаясь в протуберанцы. От

полированного стола, на котором Балерина сдирала куски горелой пачки,

черными клочьями валил дым. Жонглер подпрыгнул, уцепился за люстру,

бесцельно расточавшую свет. Одна рука его схватилась за горячую лампочку.

Лампочка лопнула, жаркие осколки впились в ладонь, Жонглер вскрикнул и

повис на одной руке. Люстра не выдержала и, выдирая проводку из потолка,

Жонглер рухнул на пол среди осколков стекла и кусков штукатурки. Жокея

тоже достало пламя, оно, как лента рыжих муравьев, поползло вверх по

каминным кирпичам и уже начало глодать его сапоги, поэтому он попеременно

стоял то на одной ноге, то на другой.

 - Вперед! - голосом полководца, бросающего свою армию на победный

штурм крепости, произнес Свиркин и кулаком ударил по стеклу.

 Стекло завибрировало, но не поддалось.

 Все оживились, понимая, что могут двигаться.

 - Боже мой, как холодно! - зябко визгнула Вера Богдановна.

 - О чем вы, мадам? - раздраженно сказал Свиркин. - Коли холодно,

пожалте в баньку, сразу согреетесь. - Он с Даном уже поднимал тяжеленный

чурбан, служивший на террасе стулом.

 - Будем спасать! Главное - без паники! - петушиным голосом

провозгласил Буров. Однако его командирские способности, помещавшиеся

где-то между не затянутой возрастным жирком грудной клеткой и лопатками,

выпиравшими, как крылышки-культяпки ангела-переростка, померкли перед

активной массой Свиркина.

 Марина подбежала к Дану и Свиркину, и они, разогнавшись, бросили в

окно пахнущий грибной сыростью чурбан. Раздался звон стекла, и рама

оскалилась прозрачными осколками, торчавшими из пазов. Из бани вырвался

столб черного дыма, как джин, устремившийся в небеса, и стон Соглядатая,

которого чурбан задел при падении. Свиркин, царапая спину, полез в

разбитое окно.

 Дан с остервенением рвал на себя входную дверь. Буров помог ему.

Почувствовав удвоившиеся усилия, петли недовольно заскрипели, но не

сдались.

 - Вера Богдановна, нам мышки не хватает, - позвал Дан.

 Вера Богдановна, истерически хохотнув, схватила его за спину.

Жозефина подбежала следом за ней, и они разом рванули. Сказка про репку

стала былью. Дверь слетела с петель, послышался звук треснувшего

купальника Веры Богдановны и падающего тела Подольской.

 Буров перешагнул через заскулившую Жозефину и за Даном ринулся в

пламя. Вера Богдановна, которая после утраты верхней части купальника

покрылась аборигенским слоем копоти и стала напоминать пожилых героинь

полотен Поля Гогена, испуганно постояла у входа и трусливо выбежала прочь.

 - Вера, а как же я? - истерически заверещала полуголая Балерина,

отмахиваясь от дыма, выедавшего глаза, и размазывая слезы черными от сажи

руками, отчего она стала похожа на буровика, умывшегося нефтью из новой

скважины.

 Свиркин помогал Женщине, которая, почти потеряв сознание, лежала на

полу и тяжело дышала.

 - Спасибо! - скорее выдохнула, чем сказала она. - Откуда эта помощь?

Вокруг все так безнадежно горит... Они отомстили...

 На камине, в снопе огня, как средневековый еретик, метался Жокей, до

пояса скрытый оранжевыми кинжалами пламени.

 - Прыгай! - нетерпеливо крикнул ему подбежавший Колька. Со всех

сторон к ним тянулся огонь.

 - Не хочу! - завизжал Жокей, жилеткой сбивая пламя с ног. - Мне

нельзя туда. Я хочу сгореть!

 Когда эти слова прозвучали в пространстве, огонь, казалось, на

мгновение замер, а потом обрадованно усилился. Бурова охватили ужас и

отчаяние. Он снова ощутил внутри себя звенящую пустоту, содрогнулся и

взбешенно заорал:

 - Слезай, паразит!

 В баню белокурым вихрем ворвалась Жозефина. Сквозь клочья вонючего

дыма она старалась разглядеть, где висит ее портрет.

 - Левка, этот слезать не хочет! - крикнул Буров, признавая

руководящую роль Свиркина.

 - А ты его кочергой! - посоветовал он и выразительно посмотрел на

Жокея. - Потом мы ему морду набьем.

 Колька схватил раскаленную кочергу, не замечая, что она не обжигает

ладонь. Зацепив Жокея за колено, он дернул. Жокей подкошенно упал.

Взмокший от жары Буров взвалил его на плечи и потащил к выходу. Предвкушая

мордобой, Жокей брыкался, как баран, которого несут на заклание в день

освящения винограда в Эчмиадзине.

 В пылу спасательной суеты никто не заметил, что под столом,

скорчившись, лицом вниз лежит Шулер, а потерявший сознание Жонглер

распластался прямо на проходе, покрытый огромными хлопьями копоти.

 Закрыв лицо руками, Марина бросилась в огонь. Она даже забыла

взглянуть на Женщину, которую Свиркин вытащил на траву. Она подбежала к

лежащему Жонглеру, перекатила его на спину, стала бить по щекам и дуть в

лицо.

 В это время в окно, выбитое чурбаном, влетела вода. Это Дан успел

сбегать к озеру. Огонь возмущенно зашипел и тут же пожрал холодную влагу,

словно сухие стружки.

 Поднять Жонглера Марина смогла, но удержать не сумела, сама упала

рядом и отчаянно зарыдала.

 - Марина, а ну-ка возьмите себя в руки! - крикнул вернувшийся

Свиркин.

 - Балерина, ко мне! - армейским голосом распорядилась поднявшаяся

Марина. Ее слезы от нестерпимой жары мгновенно высохли. Забытая на столе

Балерина, стоявшая, как нелепая статуя, среди растоптанных тарелок,

радостно спорхнула и помогла поднять Жонглера. И они медленно пошли к

выходу, как остатки взвода, попавшего в окружение, - Марина, волоком

тащившая Жонглера, и дрожащая, как пинчер, Балерина в страшных пятнах

ожогов и сажи.

 Вооружившись тяжелой кочергой, Жозефина металась среди бушующего

возле камина огня и пыталась сбить портрет.

 Шумно фыркающий Дан вытаскивал в окно оглушенного Соглядатая, а

Буров, сердито выбросив на траву Жокея, вернулся к Жозефине. Подпрыгнув,

он сбил портрет. Подольская схватила его и помчалась к выходу, потом

обернулась к Бурову:

 - Спасибо! Понимаешь, это все, что от меня осталось!

 Но тому было не до сердечных излияний - он вытаскивал из-под стола

полузадохшегося Шулера. Схватив его под мышки, Николай выволок Шулера.

Баня опустела, лишь в глубине ее как-то особенно злобно и недовольно гудел

огонь - добыча ускользнула.

 В полутьме нервно сновали силуэты полуобнаженных киношников. Вздыхала

Вера Богдановна. Марина что-то шептала про себя, наклонясь над Жонглером.

Жозефина оттирала от копоти спасенный портрет. Свиркин делал Женщине

искусственное дыхание, с увлечением отдаваясь процессу. Оператор Дан

Григориу с тупым выражением на лице медленно поливал из ведра Соглядатая,

лежащего ничком. Балерина, напоминая декоративную кариатиду, стояла, обняв

столб террасы, и дрожала мелкой дрожью. Молчанов ходил мелкими шажками и с

отвращением разглядывал Жокея, который сидел на полу, прислоненный Верой

Богдановной к стене, уронив голову на грудь. Опустошив ведро, Дан присел

на корточки и стал тихо выстукивать на донышке какой-то дурацкий ритм. В

его глазах поблескивало безумие.

 - Играешь? - нарушил молчание Буров.

 - Играю, - подтвердил Дан и залился кретинским смехом.

 Жозефина вздрогнула и обернулась:

 - Он еще смеется...

 - А что, лить слезы, что ли? Спасли ведь всех. Даже портрет, - он

глубокомысленно помолчал и потом добавил, - может быть, и нам теперь дадут

медаль "За отвагу на пожаре".

 - Сдвинулся, - испуганно прошептала Марина.

 - Спасатель. Герой нашего времени, - буркнул Молчанов.

 - А ты вообще там не был! Ни ногой! - сумасшедшим фальцетом выкрикнул

Дан, ткнув в Сергея пальцем. - Дезертир.

 - Я и не хотел никого спасать, - устало ответил Молчанов. - Если это

моя душа, то она мне не понравилась. И горела бы себе спокойно. Без души

легче...

 Покачав головой, Марина сочувственно посмотрела на Сергея и отошла в

сторону, ища в траве подорожник, чтобы приложить листья к ожогам Жонглера.

 Огонь в бане сам собой угас, и теперь из вырванных дверей слегка

тянуло терпким запахом гари.

 Вдруг стало совершенно темно.

 Наткнувшись на кого-то, Жозефина вскрикнула:

 - Кто это?

 Крик ее, как облачко, повис во мгле, и наступила тишина, в которой

едва были слышны угасающие всхлипывания Веры Богдановны, постепенно

сменившиеся легким посапыванием - она уснула. Как и другие. Сон настиг

каждого внезапно, как пуля:

 Им не дано было увидеть, как те существа, из-за которых они пережили

столько неприятных минут - пресловутые извлеченные души, - как привидения,

без остатка растворились в теплой ночной тьме, образовав вокруг каждого из

своих фосфоресцирующее облачко, которое медленно всосалось в кожу.

 Когда они проснулись, светило бело-желтое солнце, тихо шептались

колосья пшеницы. Марина открыла глаза. Она увидела над собой на ветке

ольхи насмешливую птицу в черном переливчатом оперении, которая беззлобно

глядела на нее, приоткрыв желтоватый клюв, словно говорила: "Что ты

спятила - на траве валяешься!" Осознав нелепость своего положения, Марина

вскочила и расхохоталась - лежбище было живописным.

 Пластом лежала Жозефина, схватив себя за волосы. Буров прикорнул на

оторванной двери, свернувшись калачиком. Вера Богдановна тихонько

похрапывала, положив голову на скамейку. Дану весьма неудобной подушкой,

судя по застывшей гримасе, служило оцинкованное ведро. По волосатой груди

Свиркина бродила сверкающая яркими пятнами бабочка, а Молчанов...

 Взглянув на Сергея, Марина вздрогнула - он сидел с открытыми глазами.

Он напоминал пустотелый манекен в витрине универмага. Спал он или нет, она

не поняла.

 Тут грянули кузнечики, запели птицы, в озере плеснула рыба. Все

вскочили. Чередуясь с сочными зевками, в воздух поднимались утренние

реплики.

 - Ну и хороши же мы были! - дизельно рокотал Свиркин.

 - Надо же так перебрать! - удивлялся Буров. - Давно не помню такой

пьянки...

 - Буров, кто тобой дверь высадил? - спрашивала Жозефина.

 Ее лицо было, как всегда, гладким. Прыщи исчезли вместе с

пришельцами.

 Вера Богдановна смущенно помалкивала, понимая, что и она принимала

участие в какой-то оргии - это слово особенно ужасало ее, хотя и было

болезненно притягательным, - в оргии, о которой она тоже ничего не помнит.

Какие рассказы уже роились в ее мозгу!..

 - Дан, ты ведрами пил пиво? - спросил Буров. - Откуда его столько

взялось?

 Марина потрясенно думала: "Они ничего не помнят. Ни пожара, ни

появления душ. Ничего! И даже не удивляются, что не помнят. Магнитная

пленка со стертой записью... Но зачем же мне оставлены эти воспоминания?

Ах, да, эта женщина в инвалидном кресле! Она прогнала Синего. Боже мой,

как это было ужасно... Забыться, забыть все..."

 Она вдруг наткнулась на пустой взгляд Молчанова, который теперь уже

слегка ожил, и поняла, что он тоже помнит. Сергей хитро подмигнул ей и

вдруг чахоточно закашлялся, и казалось, что внутри него была пустота.

 В бане не было никаких следов пожара. Невымытые тарелки и стаканы,

окурки на полу, только выбито окно и выставлена дверь - вполне поправимые

результаты спортивно-оздоровительного мероприятия.

 Она снова вышла на террасу, и ей стало невыносимо тяжело слышать

веселые, беззаботные, ничего не помнящие голоса. К Бурову вернулся его

возраст, у Жозефины исчезли прыщи, а она, как проклятая, помнила обо всем.

 Колька задумчиво курил. Улучив минутку, Марина подошла к нему

вплотную и спросила:

 - Колька, ты ничего не помнить?

 - Что-то случилось? - спокойно спросил тот. - Я сказал тебе

какую-нибудь гадость? Прости, старуха, чего не бывает по пьяной лавочке,

ты же знаешь, что я хорошо к тебе отношусь.

 Он положил руку ей на плечо, но Марина, перехватив пистолетный взгляд

Подольской, отстранилась.

 - Да, вы ни в чем не виноваты. Так было решено, - тихо сказала

Марина.

 - О чем ты? - удивился Колька. - Утренний синдром?

 - Так, в порядке бреда, - Марина улыбнулась и махнула рукой. - Ты

абсолютно прав - синдром.

 Она медленно пошла к озеру. Буров пожал плечами, какое-то время он

удивленно смотрел ей вслед, пока сильное магнитное поле ревнующего взгляда

Жозефины не развернуло его в другую сторону.

 Из леса донесся негромкий гул мотора, и вскоре микроавтобус, сверкая

вымытыми голубыми боками, вынырнул из-за густых деревьев. Айвар эффектно

развернулся возле бани, резко тормознул. Микроавтобус подпрыгнул, как

осаженный уздой скакун, и мелко закачался на амортизаторах. Айвар

по-ковбойски выпрыгнул из-за руля, громко хлопнул дверцей. Его лицо было

бодрым, розовые щеки излучали здоровье.

 - Привет коллегам! Надеюсь, вам не было скучно...

 Тут он развернулся в сторону бани, увидел выставленную дверь, и его

лицо несколько вытянулось.

 - Здравствуйте, Айвар, - стыдливо проговорила Вера Богдановна. Она

тоже смотрела на дверь, причем с такой виноватой гримасой, как будто

именно она совершила это разрушение.

 - Это не очень сложно починить? - спросила она.

 - Ерунда! - прокукарекал Колька, пожимая руку Аивара. - Кинем пару

червонцев столяру, он сам разберется. Главное, чтобы наши невинные забавы

не повредили твоим отношениям с председателем.

 - Он об этом не узнает, - натянуто сказал Айвар. Ему не хотелось

ехать к мастерским, договариваться со столяром, но законы гостеприимства

не всегда благосклонны к хозяевам, и для того, чтобы испытать на себе их

приятное действие, порой нужно их соблюдать.

 - Товарищи, сбросимся по три рубля, - заторопилась гримерша.

 - Милая, о чем вы? - в раздражении спросил Буров.

 - О деньгах.

 - Зря, - Буров схватил висевшие на лавке джинсы, достал из кармана

две скомканные десятки и протянул Айвару:

 - Я думаю, этого будет достаточно.

 А потом обернулся к Вере Богдановне и поучающе произнес:

 - Деньги нужно тратить, пока они есть. Когда их нет, нужно тратить

деньги друзей. У вас какой-то узкий, коммунальный взгляд на эти вещи. У

меня есть - я плачу, у вас есть - вы платите. Правда?

 Гримерша в ужасе вытаращила глаза - она не понимала, всерьез или в

шутку говорит Буров.

 - Не тревожьтесь, ваша очередь нескоро, - рассмеялся Колька.

 Вера Богдановна обиженно вздохнула:

 - Все равно, я отдам вам три рубля. Я считаю, что это дело совести

каждого из нас. Я всегда придерживалась такого мнения, что несдержанное

купюрометание является признаком дурного тона.

 Не утерпев, Подольская опередила открывшего рот Бурова:

 - А вам какая печаль? Пусть платит. Другая б радовалась.

 Вера Богдановна хотела что-то добавить. Но Жозефина взяла Бурова под

руку и повела в сторону.

 Айвар уехал.

 - Нехорошо получилось, - пробормотал Дан. Он достал спичку и

поковырял в зубах.

 Свиркин потянулся до хруста в костях, застонал от удовольствия и

протянул:

 - Благодать! Слушайте, пошли купаться! Озеро простаивает.

 - Леопольд, премия за свежую идею! Переходим к водным процедурам, -

вскричал Дан.

 Стуча босыми пятками по лестничке, киношники обрадованно устремились

к озеру. Все, кроме Марины и Молчанова. И Вера Богдановна диковато

остановилась возле кустов отцветшей черемухи - ей явно было не по себе.

Марине стало жаль ее, она хотела окликнуть гримершу, сказать что-то

ободряющее, но нежелание услышать в ответ очередную банальность,

остановило ее.

 Раздался шум воды - это беспечный Буров повторил вчерашний прыжок.

"Не помнит", - еще раз подумала Марина. На этот раз все обошлось без

осложнений - вынырнув, режиссер, отфыркиваясь, поплыл непрофессиональным

кролем на середину озера. Свиркин набрал в ладони воды и облил Жозефину,

та завизжала, упала в воду и зачастила руками, демонстрируя дамский стиль

плавания.

 Сергей сидел на чурбане с совершенно отсутствующим видом. Казалось,

он даже не слышал звуков веселья, доносившихся с озера.

 - Сережа, что с тобой? - осторожно спросила Марина, останавливаясь

перед ним.

 Он поднял голову и долгим взглядом впился в ее лицо, будто узнавая.

 - Понимаешь, - тяжело вздохнул он. - У меня внутри что-то сломалось.

Мне кажется, что сегодня ночью случилось непоправимое. Со мной, по крайней

мере.

 "Не помнит", - подумала Марина и ей стало легче.

 - Мне тоже так кажется, - она вдруг вспомнила его усталые слова после

спасательной кампании: "Без души легче..."

 "Они услышали его и освободили", - подумала Марина.

 Была тишина, стрекотали кузнечики, где-то далеко замычала корова. С

озера доносился плеск воды и голоса. Вера Богдановна стояла понуро, как

пони.

 - Ребята, почему не купаетесь? - бодро взбежав на террасу, спросил

Дан. - Водичка изумительная. Молодильная.

 Марина вздрогнула, вспомнив про вчерашние притирания Жозефины.

 Глубоко дыша, Буров поднялся на мостки и крикнул Дану:

 - Ты их не трогай, они к съемкам готовятся.

 И еще раз нырнул.

 В глазах Дана блеснуло что-то хищное, он с любопытством оглядел

Марину. Ему явно хотелось съязвить по этому поводу, но в голову ничего не

пришло, и он промолчал. Заметив Веру Богдановну, он окликнул ее:

 - Вера Богдановна, что вы стоите как неродная? Нехорошо отрываться от

коллектива. Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья. Вы согласны? Тогда

пошли купаться.

 Он уже стоял возле нее, брал под руку, вел, полушепотом рассказывал

какие-то сомнительные анекдоты, она смущенно оглядывалась, но обрадованно

шла, с облегчением расставаясь с ролью изгоя.

 - Марина, ты любила меня? - внезапно вспомнил Сергей.

 - Сейчас не знаю, - Марина вспыхнула, кровь прилила к щекам. -

Наверно, любила. Это было так давно. Теперь одной только болью связаны мы

с тобой. Между нами всегда будет и наш развод, и смерть Маши.

 - Знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что в моей душе что-то

перевернулось, а, может, вообще исчезло. Словно не было этих сумбурных

лет. Которые прошли без тебя, после тебя. И я понял, что люблю тебя, -

Сергей говорил торопливо, словно опасаясь, что забудет слова или Марина

оборвет его.

 - В сценарии есть похожая сцена. Репетируешь? - неожиданно для себя с

издевкой произнесла Марина. В одно мгновение она от сочувствия перешла к

равнодушному презрению.

 - Это мой собственный сценарий, - словно не почувствовав удара,

сказал Сергей. И помолчав, добавил, - а ты жестокая.

 - Дошло? Отлично! Ты, вероятно, полагал, что это только твое право?

Нынче жестокость настолько естественна, что мне даже странно твое

удивление. А как ты жил эти годы?

 - Сейчас не знаю. По-разному. Вряд ли я был счастлив. Наверное, на

нашей любви окончилась светлая полоса моей судьбы.

 - Ха, любовь сейчас не для меня! Мне б найти силы сыграть ее. Поэт

был прав - мысль изреченная есть ложь. Вокруг так много слов, так много

лжи. Я не верю словам. Порой мне кажется, что я сама состою из лжи. Лгу

сама себе, что я актриса, что я живу театром, лгу себе, что я еще красива,

что меня еще любит молодой любовник. Боже мой, сколько нас таких -

аппендиксов в теле жизни! - Марина говорила это спокойным, даже

равнодушным голосом, но убежденно, и от этого ее слова звучали еще более

страшно.

 Сергей вскочил, подбежал к ней, взял ее лицо в ладони:

 - Можно я тебя поцелую?

 - Глупый вопрос.

 Он поцеловал ее, но ее губы остались неподвижны.

 - Гальванизация трупа - занятие неблагодарное, - Марина отстранилась,

а потом, иронически посмотрев ему в глаза, проговорила, - ты некрофил?

 - Дура, - Сергей побледнел еще больше.

 - Ого, - донеслось с озера. - Они уже целуются. Репетируют точно по

сценарию.

 - Наш фильм обречен на шумный успех, - закричал из воды Буров. -

Марина, а ты меня ругала. У вас все пойдет как по маслу.

 Марина перегнулась через перила и крикнула вниз:

 - Масла только не завезли... А успех будет. И собственно говоря, а

пуркуа па? Я еще ни разу не была в Каннах. Пора сорвать пальмовую ветвь.

 Она пристально посмотрела на Сергея и добавила:

 - Я с удовольствием сыграю эту роль. Я всегда была убеждена, что в

несчастьях женщин повинны мужчины. В сценарии это верно подмечено, правда,

несколько мелодраматично. Нужно внести трагедийную ноту.

 - Марина, я с вами совершенно согласна, - вклинилась Вера Богдановна.

Она выпрямилась, как на собрании, готовясь обронить обличительную реплику

и восхищаясь собственной смелостью.

 - Они, - она посмотрела на мужчин, - заслужили порку. Сколько

поломанных судеб, сколько исковерканных жизней, сколько несостоявшихся

личностей среди нас, женщин. И все из-за обманной, призрачной, недолгой

любви, которая надрезает душу в начале жизни. А потом уже - по кругу, от

огонька к огоньку, обжигаясь, скудея, уничтожая себя. Вот Жозефина...

 - Смотрите-ка! Что Жозефина? - запальчиво закричала Подольская,

тряхнув мокрыми волосами. - Завидуете? Девственность в голову ударила?

 Она вдруг осеклась, растерянно оглядела всех: ухмыляющегося Дана,

отрешенного Молчанова, самодовольного Бурова, равнодушного Свиркина - и,

не сдержав внезапные слезы, закричала:

 - А ведь она права, права, права... Хищники...

 И плача, ушла под навес.

 Марина огорченно посмотрела на Веру Богдановну.

 - Неврастеничка, - буркнул Дан.

 Настроение было безнадежно испорчено. Все понуро побрели в баню,

собрали вещи, стараясь не задевать друг друга, и обращали взгляды в

пустоту. Вскоре приехал Айвар, он тоже помалкивал - видимо, инцидент в

бане тоже стоил ему нервной энергии. Группа молча погрузилась, и

микроавтобус покатил в сторону Риги.

 В открытое боковое стекло вливался аромат скошенных сочных трав,

напоминавший по запаху одеколон.

 Съемки так и не начались.

 Серьезно заболел Сергей - двусторонняя пневмония.

 Буров ходил злой, как черт, - в конфиденциальном разговоре Молчанов

сообщил ему, что играть отказывается. На черта ему нужна бывшая жена,

новые сплетни и раздраженные крики критики? Колька, однако, в глубине души

еще надеялся, что все наладится. Ему не хотелось посылать Жозефину в

Москву договариваться насчет замены. На всякий случай он сходил на пару

спектаклей местного русского драмтеатра, чтобы составить представление о

творческих силах этого коллектива. В качестве запасного варианта он

расчитывал пригласить кого-то из рижан. В творческом отношении был доволен

только Свиркин, который заполнял образовавшийся вакуум сочинением

халтуры - простенькой музычки к мультфильму. Лейтмотив он уже сделал,

принялся за вариации, а оркестровку решил сделать по возвращении в Москву.

 Через неделю уехала Марина. Она собралась неожиданно, перед вечерним

поездом зашла к Бурову и сказала:

 - Уезжаю. Когда будет все на мази, дашь телеграмму. А пока поиграю в

театре. А если уеду на гастроли - ищи.

 Естественно, Буров стал возражать, предложил сняться в отдельных

сценах, где Сергей не участвовал, но Марина отказалась.

 Подольская буркнула:

 - Коля, пусть едет.

 - Как ты боишься за свое добро, - беззлобно сказала ей Марина.

 "Добро" пребывало на грани отчаяния. Взявшись руками за голову, оно

проговорило жалобным голосом, не обращая внимания на побелевшую от злости

Жозефину:

 - Марина, не подведи меня. Кругом одни предатели. А моего тощего

тельца не хватает на все амбразуры.

 - Мы рождены, чтоб мучиться на свете, - странно ответила Марина - она

пребывала во власти сильнейших впечатлений от событий в финской бане.

 Уже садясь в поезд, она поняла, что ей жаль Бурова. И ее твердо

принятое решение - покончить с киношными делами, а, быть может, и с

актерскими вообще - стало подтаивать, как леденец. Она поняла, что нужна

сейчас этому не очень удачливому человеку, и ей стало тревожно и радостно.

 ...Неужели мне никогда не будет дано освободиться от груза

воспоминаний о том, что случилось в бревенчатой баньке на берегу

безмятежного озера? А было ли это вообще, ведь, кроме меня, никто ничего

не помнит, быть может, я находилась в лунатическом состоянии или видела

кошмарный сон? Могла ли моя боль принести счастье или хотя бы облегчение

какому-то бесконечно далекому, абстрактно существующему для меня народу?

Могла ли я согласиться на этот дикий, решающий, непоправимый шаг? И во имя

чего я отказалась от странного предложения? Чтобы продлить и усугубить

боль от неудавшейся жизни, которая уже не обещает никаких поворотов к

лучшему?.. Об этом и размышляла Марина, сидя в купе спального вагона

скорого поезда Рига-Москва, время от времени обмахиваясь платком, потому

что было жарко, а проводница еще не включила вентиляцию. Какое-то время

она смотрела в окно, но потом ей надоело это непродуктивное занятие, и она

откинулась на спину, закрыла глаза и погрузилась в полумрак своей души...

 ...Она шла сквозь непроглядную графитную ночь, которая, казалось,

сыпала черным порошком в глаза. Каблуки негромко стучали по асфальту. Это

был незнакомый город - всепоглощающая тьма скрывала приметы жизни. Нигде

ни огня. Во тьме раздавался шелест, похожий на шепот, - там угадывались

деревья. Возможно, бульвар, подумала Марина. Но почему в городе

соблюдается такой жесткий режим экономии энергии? Неужели здесь не бывает

ночных прохожих? Ведь нужно узнать, какой это город, чтобы понять, зачем я

сюда попала. Вдалеке показался огонек, зеленоватый, маленький, тусклый,

неживой. Словно гнилушка. Марина обрадованно ускорила шаг. Вскоре

послышался нарастающий шум мотора, огонек стал ярче и крупнее. Марина

поняла - такси. Она метнулась наперерез ходу машины и отчаянно замахала

руками. Это был риск - машина шла с погашенными огнями. Водитель скорее

почувствовал, чем увидел ее, и включил дальний свет - лучи полоснули

наклоненную фигуру женщины. Пронзительно завизжали тормоза, машину

занесло. Марина бросилась к ней и закричала в опущенное боковое стекло:

"Какой это город? Довезите меня до аэропорта!" Водитель промолчал,

медленно повернулся и вытащил фиксатор задней дверцы, приглашая сесть в

машину. Марина рванула дверцу, уже занесла ногу, чтобы опуститься на

заднее сиденье, как вдруг увидела, что вместо сиденья зияет бездонная

пропасть. Холодным ужасом, вековой сыростью подвалов инквизиции или

азиатских зинданов повеяло из непонятного провала. Марина безумно

закричала, обратив лицо свое к водителю. Он молчал. Луна, которая внезапно

вынырнула из плотных ночных туч, скупо облила его жесткие скулы мертвым

светом. Пристально вглядевшись в пергаментное лицо, она узнала его: Синий!

Марина с силой захлопнула дверцу, и машина тотчас же унеслась в ночь,

обдав ее наркозным запахом бензина...

 За окном нудно мелькали равномерно расположенные вдоль

железнодорожного полотна телеграфные столбы и опоры линии электропередачи.

Марина, скомкав носовой платок, промокнула выступившие капельки пота.

 Стремительно переодевшись, она приняла таблетку седуксена и уснула

под аритмичный стук колес фирменного поезда.

 Теплый, сдобренный утренними выхлопными газами воздух Рижского

вокзала встретил Марину у вагона.

 Она вдохнула и успокоилась окончательно.

 Выйдя из такси, Марина медленно поднялась по широкой лестнице

старинного шестиэтажного особняка, где она обитала. На площадке четвертого

этажа, выложенной темно-вишневыми и зеленоватыми мраморными плитками,

перед дверью своей квартиры она остановилась перевести дыхание. "Ну вот я

и дома, - радостно подумала она. - Все позади".

 С удовольствием бросить чемодан в прихожей; немедленно - ванна,

потом - кофе, и - рассла-а-абленно, блаженствуя, опуститься в объятия

кресла, держа чашку в руках.

 Зазвонил телефон.

 Некоторое время Марина сидела неподвижно. Телефон настаивал. Марина

упрямилась. "Меня нет, я в Риге". Телефон звонил. Не выдержав, Марина

встала, подошла к аппарату и сорвала трубку. Звонок победно захлебнулся.

 - Слушаю.

 - Марина, как здорово, что я застал тебя! - в трубке раздался

озабоченный и одновременно обрадованный голос режиссера театра. - Бросаюсь

в ноги! "Мария Стюарт" горит синим пламенем. Сергеева в отпуске, а

Сыромятникова с лестницы упала. Теперь ковыляет с костяной ногой. Тебя же

вводили в спектакль? Ты прилично помнишь роль?

 - Вполне, - автоматически ответила Марина, еще не выйдя из

расслабленного состояния.

 - Вот и отлично! Приезжай в два на репетицию. Ты меня спасаешь!

 - Пора основывать спасательную фирму "Полубоярова и К°", - положив

трубку, буркнула Марина. - Ищите спасения только у нас. Срочные формы

спасения по двойному тарифу! Там спасала, тут - спасай! Чудеса. Меня бы

кто спас...

 Она быстрыми глотками допила кофе, немного пометалась по квартире,

вызывая в памяти пьесу, пробормотала под нос один монолог Марии Стюарт,

потом вышла на площадку и позвонила соседке.

 - Мариша, вы вернулись, - в дверях брезжила махонькая, полупрозрачная

старушка с печальными глазами.

 - Да, я за почтой, Алина Петровна. У нас в съемках - перерыв. Не

успела приехать, уже режиссер вызывает в театр на подмену, - с затаенной

радостью сказала Марина.

 - Тяжелая у вас все-таки работа. От звонка до звонка спокойнее. А

почту вашу принесу. Сию секундочку. У меня все аккуратно сложено. Да вы

проходите, - было видно, что соседка рада приходу Марины и старается

продлить свое неодиночество, зазывая в гости.

 - Это вам небольшой сувенир из Прибалтики, - Марина протянула

янтарную брошку.

 Старушка обрадованно взяла брошь, подержала на ладони.

 - Спасибо, вы всегда так внимательны.

 В ее голосе прозвучала обида, давно затаенная на зятя и дочь, которые

не баловали ее вниманием, и - как пожаловалась она однажды Марине в минуту

горечи - ждали ее смерти.

 - Это вам спасибо. Я вас так часто обременяю.

 - Мне это совершенно нетрудно. Очень радостно почувствовать себя

нужной хоть кому-то. К тому же благодаря вам я читаю "Театральную жизнь".

Вот вся ваша пресса и ключик от почтового ящика. Вам какая-то посылка,

вчера уже второе извещение пришло.

 - Благодарю, Алина Петровна. Сейчас же отправлюсь на почту, -

уклоняясь от чаепития, сказала Марина. - Интересно, откуда это меня

побаловали вниманием?

 Почта помещалась в соседнем доме.

 В отделе доставки ей вручили небольшой пакет в сургучных медальках,

туго перевязанный бечевкой. Марина с удивлением прочла обратный адрес -

"Петрозаводск, проездом".

 Дома было тихо - шум улицы угас, в этот час поток трамваев, как напор

горячей воды по вечерам, ослабевал. Вскрыв пакет, Марина ахнула и

присела - в бандерольке были все ее последние пропажи: кофточка, очки,

сахарница, помада, жемчужинка в серой кожаной коробочке.

 Петрозаводск? Петрозаводск... Петрозаводск! - ее вдруг как током

ударило. Это пришельцы. Синий и компания. Вернули.

 Неужели все кончилось?

 С отвращением Марина накрыла вещи скатертью и отодвинула на край

стола, боясь прикасаться к ним руками, будто их уже потрогал прокаженный.

 Ровно в два часа Марина явилась на репетицию.

 Безнадежность и тоска читалась в глазах режиссера. Он механически

взял ее за локоть. "Вы видели, как играет Сыромятникова?" - Марина прочла

полное неверие в свои силы в его темных собачьих глазах. "Вы" и рефрен на

тему Сыромятниковой подняли в душе ее волну раздражения, но Марина

справилась с собой. Он обреченно стал излагать общую режиссерскую

концепцию. Марина перебила его и попросила начать репетицию. Он удивился,

но согласился безропотно - в конце концов, выбирать было не из кого, не

стоило тратить нервы на мелкие препирательства. Она прочла с листа два

монолога. Удивленный режиссер захлопал в ладоши, стряхивая на мятые брюки

сигаретный пепел: "Отлично! Вы ловите нерв спектакля! Постарайтесь

удержать себя в той же кондиции до вечера. Не расплескайтесь!" Он,

гипнотизируя, водил руками перед ее носом, а потом, подвывая, стал что-то

вещать о сверхзадаче. Марина отстранила его и, сказав, что пойдет

готовиться к спектаклю, удалилась из зала. Режиссер обалдело смотрел ей

вслед, напоминая двоечника, который неожиданно по контрольной получил

пятерку, но, радуясь, начинает подозревать, что учительница просто

перепутала листочки, и заслуженная оценка никуда от него не уйдет.

 Марина решила не уезжать домой.

 Конечно, роль была сложной. А кроме того, театр имел в прошлом сезоне

два провала - критика клевала с упоением. Поэтому на Сыромятникову

смотрели, как на спасительницу, ибо она, независимо от времени, в которое

происходило действие той или иной пьесы, одинаково придыхающим голосом

обнажала не меняющийся от героини к героине, видимо, свой внутренний мир,

к чему зритель относился весьма снисходительно. И пресловутая сломанная

нога могла стать причиной нервотрепки среди руководства театра.

 Марина настраивалась, она бродила по пустынному театру, кто-то

встречался ей, здоровался, она машинально отвечала, кивала, а сама думала

о Марии Стюарт, о королеве, которую любовь вознесла и убила. Марина

чувствовала, как внутри нее аккумулируется энергия, отходят посторонние

мысли и переживания. Проходя через фойе, Марина взглянула в зеркало и

удивленно остановилась - ее осанка изменилась, глаза сверкали силой.

Марина становилась Марией Стюарт. Она ощущала, как тепло наполняет ее

пальцы, как кожа начинает пульсировать, предвкушая потоки света из

театральных "пистолетов".

 ...В одиннадцать, когда все кончилось, и зрительный зал, гудящий и

наэлектризованный драмой, только что завершившейся на сцене, опустел,

Марина сидела в своей уборной перед зеркалом, закрыв глаза. Потом она

взглянула на себя - боль пережитой трагедии покидала ее. Прощаясь, великая

королева улыбнулась Марине и произнесла:

 - Так, значит, мне еще и в этой жизни небесное блаженство суждено!

 Марина еще помнила благодарную зрительскую овацию, которая обдала ее,

как штормящее море, когда она вышла на поклоны. И цветы, которые рухнули к

ее ногам, цветы, которыми уже давно не баловала ее публика, белые, желтые,

алые розы, она держала их, тяжело дыша от волнения и не ощущая, что шипы

колют ее ладони. И задыхающийся шепот режиссера, который, отражая лысиной

свет лампионов, припадал к ручке и ворковал: "Голубушка, ты преобразилась,

мы явно недооценили тебя. Сыромятникова бледнеет в сравнении с тем, что ты

сегодня показала. Ты - настоящая Мария. Через три дня мы еще раз даем.

Будь такой же. Я достану прессу..."

 Коротко хохотнув, она ответила режиссеру:

 - А ведь вы считали, что на безрыбье и Полубоярова - Мария Стюарт.

Ведь так? Сознавайтесь, интриган!

 И он не отпирался, кивал и вновь потрясенно смотрел на Марину. Как

будто он только что познакомился с нею.

 Теперь же, отходя от спектакля, Марина удовлетворенно откинулась на

спинку кресла и подумала: "Услышь Сыромятникова, что он мне тут пел, она

бы повесилась на театральном канате. Ничего. Марина Полубоярова еще

покажет вам".

 Вернувшись домой, Марина достала папку с программками спектаклей,

нашла листочек с надписью "Мария Стюарт", взяла синий фломастер и жирно

зачеркнула стоявшую первой в списке фамилию Сыромятниковой, а сверху

написала крупными буквами - Полубоярова М. В.

 Опять зазвонил телефон. "С ума можно сойти!" - она подняла и тут же

опустила трубку на аппарат.

 Марина смотрела на вещи, вынутые из посылки, и ее охватило желание

сгрести их в кучу и выбросить в помойное ведро.

 Вдруг ей почудилось, что какой-то бес коварно шепнул в ухо: "А может,

нужно было согласиться? Тогда, в бане? Или ты удовлетворишься жалкими

букетами и слюнявыми комплиментами?.. Не радуйся, завистники все равно

сожрут тебя..."

 Марина вдруг ощутила, как страх вползает в нее, медленно, щекотно,

плотоядно, как гусеница в кочан капусты или червь в яблоко.

 Уронив голову на руки, она заплакала. Горько, отчаянно. Ей

показалось, что она вновь попала в почти безвыходную ситуацию.

 - Марина, Марина, опомнитесь, что вам почудилось, что с вами, почему

вы плачете?

 - Действительно, почему? - Марина подняла заплаканное лицо, ища того,

кто к ней обратился.

 В прямоугольнике трюмо на мгновение появилась Женщина.

 - А, это вы, - улыбнулась Марина. - Добрый вечер.

 Она резким движением вытерла слезы и сказала:

 - Нет!

 И тут раздался мучительно знакомый, измотавший ее слух и душу, звук

шумящей воды, убегающей на кухне из открытого крана. Дьявольские штучки

продолжались.

 Марина загнанно огляделась по сторонам. Когда ее взгляд скользнул по

окну, в мозгу метнулась, как испуганная летучая мышь, дикая мысль о

самоубийстве, но тут же скрылась во мраке ночи. Марина нерешительно

отправилась на кухню, осторожно нащупала выключатель, нажала его, и свет

озарил кухню.

 Из крана д е й с т в и т е л ь н о текла вода.

 Марина уверенно закрутила кран, ощущая, как с каждым оборотом крана в

ней прибывает уверенность.

 Внезапно она поняла, что жизнь, которая так долго хлестала из нее,

как из крана, открытого рассеянным хозяином, перестала покидать ее душу.

 Последняя капля воды с тягучим звуком оторвалась от медного носика и

глухо разбилась об эмаль раковины.

 Кран был закрыт.